И лишь к позднему вечеру, когда свечи уже наполовину оплыли, наконец родился черновой вариант, более или менее устраивающий обе стороны. Генерал Зубарев, вытирая вспотевший лоб, предупредил Хайбулу сквозь усталость:

— Имейте в виду, хан: даже после нашей подписи, договор могут отредактировать или изменить перед самой ратификацией Его Императорским Величеством.

Хайбула, еле державшийся на ногах, лишь кивнул:

— Понимаю. Согласен на возможные поправки, но я должен знать о них после изменения.

— Непременно хан, до вас доведут обо всех изменениях и только после повторного подтверждения вашей подписью, договор вступит в действие в изменённом виде. Первый вариант утратит своё действие и значение.

Договорились, что штабники подготовят чистовик договора и сообщат о времени подписания. На завтра нам объявили выходной. Хайбула решил осмотреть город — Савва и Эркен отправились с ним, как сопровождающие и дополнительная охрана. Я же направился к атаману Колосову.

— Здравия желаю, ваше превосходительство.

— Здравствуйте, полковник, — ответил Колосов, но его вид сразу насторожил: лицо было озабоченным, в глазах — тревога.

— Что-то случилось, Николай Леонидович? — осторожно спросил я.

— Вчера арестовали полковника Кудасова, — мрачно сообщил атаман.

Холодок пробежал по спине. — К вам претензий нет?

— Пока нет, Пётр Алексеевич, — он отчетливо выделил слово «пока».

— Будем надеяться, что вас минует сия участь, — искренне пожелал я. — Вам известно, что в город прибыл Хайбула для заключения мирного договора? Вы включены в число подписантов. Думаю, это придаст вашему положению… дополнительный вес.

Колосов заметно оживился, даже расправил плечи. — Действительно! Лишним точно не будет. Простите мою рассеянность, Пётр Алексеевич. А у вас как дела? Признаться, мы были шокированы, узнав об обвинении в государственной измене.

— Я на свободе, — ответил я сухо, — тоже пока. Дело отправлено в Главный военный суд в Петербург. Но это второстепенно. Главное сейчас — мирный договор. Николай Леонидович, вы прекрасно понимаете его значение. Все внимание — на него. После подписания мне придется отбыть в Петербург. Сроки неизвестны. Ставлю вас в известность заранее.

— Будем надеяться на лучшее и обязательно встретимся снова, — сказал Колосов, и в его голосе впервые прозвучала твердость. — Этот мирный договор… серьезная поддержка. Для нас обоих. Мы расстались обнадёжив друг друга.

В холле гостиницы я буквально столкнулся с полковником Лукьяновым и Куликовым.

— Господа! — искренне обрадовался я. — Каким ветром вас занесло в Пятигорск?

— Я, к вам — чтобы проэкзаменовать ротмистра Малышева да собраться в обратный путь, в Петербург, — ответил Лукьянов. — А Жан Иванович, — он подмигнул, — по делам службы. Планирует поработать с местными казнокрадами и мошенниками.

— Ну, а ваша причина пребывания, полковник? — поинтересовался Куликов, внимательно глядя на меня.

— Готовим к подписанию мирный договор с аварским ханом Хайбулой Омаровым.

Эффект был мгновенным. Куликов буквально вскинулся:

— Какой договор⁈ Мирный⁈ — Его глаза загорелись. — Я должен быть немедленно включен в рабочую группу! От нашего ведомства! Лев Юрьевич, — он резко повернулся к Лукьянову, — решаем вопрос сейчас же. Ваших полномочий для этого достаточно!

— Я лично не против, Жан Иванович, — спокойно ответил я, — но первая скрипка здесь — начальник Линии, генерал-лейтенанта Мазуров.

— Все формальности в сторону! — отрезал Куликов, уже начиная движение к выходу. — Идем к генералу. Немедленно.

Лукьянов лишь развел руками, глядя на решимость Куликова:

— Что ж, Жан Иванович, коль надо — значит, идем к генералу.

Они быстрым шагом направились в штаб Кавказской Линии. Я же, узнав об аресте Кудасова, решил не терять времени. Нужно попытаться выбить из него показания. Если он подтвердит подлог документов и хищение из фонда, да еще и укажет заказчиков — это могло бы стать дополнительным фактором к моему оправданию. Решительно направился в жандармское управление.

— Здравия желаю, Максим Сергеевич.

— О-о-о… Ваше сиятельство! — лицо Булавина озарилось неподдельной радостью. — Искренне рад, что слухи о вашем аресте и… государственной измене оказались преувеличенными!

— Почему же преувеличенными? — спокойно поправил я. — Арест был. Обвинение в измене — тоже. Плюс хищение сорока тысяч рублей золотом и серебром.

Булавин остолбенел:

— И вы… говорите об этом так… буднично?

— А как, по-вашему, должен говорить невиновный? — холодно поинтересовался я.

— Просто… — он замялся, — обвинения столь тяжкие… чреваты даже крайней мерой. Страшно подумать.

— Оставим страхи. Полковник Кудасов содержится у вас?

— Да… — дружелюбие в глазах Булавина мгновенно сменилось настороженностью.

— Максим Сергеевич, — я сделал шаг ближе, — по старой дружбе… дайте мне с ним поговорить.

Взгляд подполковника стал колючим.

— При всем уважении, Петр Алексеевич… не могу. Не имею права. — Голос звучал сухо и официально.

Стало ясно: службист победил друга. Булавин отстранился, став вдруг чужим и казенным.

— Что-то еще, ваше сиятельство? — спросил он сухо, подчеркивая титулом дистанцию.

— Эта беседа жизненно необходима, Максим Сергеевич, — попробовал я в последний раз.

— Повторяю: невозможно. — Его глаза теперь смотрели на меня жестким, незнакомым взглядом жандармского чина. Знакомого Булавина больше не было. Передо мной стоял служака в синем мундире с орденом Станислава третьей степени — тем самым, что когда-то я помог ему получить.

Мы стояли, измеряя друг друга взглядами. Секунды тянулись, пауза затягивалась.

— Вы не оставляете выбора, Максим Сергеевич, — тихо произнес я. Медленно достал именной жетон и протянул ему.

Булавин уставился на него, будто увидел призрак. Губы его шевелились без звука.

— Именной?.. — наконец выдохнул он. — В золотой окантовке?..

— Именно так. Именной. В золотой окантовке, — подтвердил я, не отводя взгляда.

— Вы… полны сюрпризов, Петр Алексеевич, — в его голосе зазвучала обида. — Зачем тянули? Могли сразу предъявить. Доступ к Кудасову — ваш.

— Без обид, Максим Сергеевич, — мягко, но твердо сказал я. — Жетон — не безделушка, чтобы размахивать им на каждом углу. А ваша принципиальность… — я чуть кивнул, — она вызывает уважение. Настоящее.

— Эх, Петр Алексеевич, — он усмехнулся, — всегда завидовал вашему умению… проникать в самую душу.

— Зависть — дурной советчик, Максим Сергеевич. Гоните ее прочь, — посоветовал