— Считайте, что вы уже сорвали банк, мсье барон, — он отвесил легкий, почти издевательский поклон. — Игра обещает быть… пикантной.

Подмигнув Нартову, который смотрел на него с подозрением, он отошел. Вся свора в сборе.

Я направился дальше. Было душновато в зале.

Найденная незапертая дверь вела на заснеженный балкон. Шаг из духоты зала — и я в морозной ночи, с наслаждением втягиваю ноздрями колючий, чистый воздух, пахнущий снегом и дымом. Внизу, в саду, ритмично поскрипывают под сапогами караульных, хрустящий снежок. Ледяные, покрытые изморозью перила обожгли ладони.

— Прохлаждаетесь, Петр Алексеевич?

За спиной прошелестело чье-то платье. Я не обернулся — узнал этот голос. Рядом встала Анна Морозова, накинув на плечи соболью душегрейку.

— Пытаюсь привести мысли в порядок, Анна Борисовна, — ответил я, глядя в питерскую ночь. В январе — самые темные ночи здесь.

— Думаете, получится? — усмехнулась она. — Ваши мысли никогда не бывают в порядке. Они всегда в движении. Как ваши машины.

Помолчав, она проследила за моим взглядом.

— Векселя оплачены, — сказала она без предисловий. — Два подставных голландских дома закупили для нас весь уголь в Силезии. Склады арендованы. Можете не беспокоиться, ваш паровоз не заглохнет под Берлином.

— Ваша хватка, сударыня, стоит целого гвардейского полка.

— Это моя работа, — она пожала плечами, мех на ее плечах колыхнулся. — Моя война.

Ее деловитость вдруг дала трещину. Едва уловимое движение — и она оказалась ближе. Слишком близко. Воздух наполнился тонким ароматом вина и духов. В ее глазах, отражавших зимние звезды, плясали бесенята.

— А вам, Петр Алексеич, не страшно? — прошептала девушка. — Вести такую армаду в самое логово зверя?

— Бояться, Анна Борисовна, — непозволительная роскошь.

— А что позволительно? — она подалась еще чуть вперед, и ее дыхание облачком пара коснулось моей щеки. — Союзы? Кровь? Браки? На чем строятся империи, генерал?

Черт. Опять. Я напрягся, подбирая слова, чтобы и не обидеть. А ведь организм очень бурно реагировал на ее близость. Сердце грозило выскочить из грудной клетки.

— Смирнов! А ну иди сюда, соколиный глаз!

Веселый голос Петра ворвался к нам. Он стоял в дверях балкона, глядя на нас с откровенным и неприкрытым весельем.

— Государь, — начал я, отступая от Анны на шаг.

— Мы обсуждали дела… — зачем-то начала оправдываться Анна.

— Дела! — Петр грохнул хохотом так, что с карниза посыпался снег. — Вижу я твои дела! Ай да Морозова, ай да хватка! Я ж говорил, барон, — не девка, а кремень! Такую жену тебе и надобно, а то зачерствеешь со своими шестеренками!

Анна вспыхнула до корней волос. К моему изумлению, она не растерялась.

— Так вы ж сами велели, Государь, за генеральской казной присматривать! — нашлась она. — Вот и присматриваю, чтоб не растащили.

— То-то и гляжу, как присматриваешь! — не унимался Петр, утирая выступившие от смеха слезы. — Ладно, иди, жених! Дела поважнее амуров есть!

По-хозяйски взяв меня за локоть, он потащил меня за собой, оставив чуть смущенную Анну на балконе.

Мы прошли по коридорам в небольшой кабинет, освещенный одинокой свечой. Едва Петр закрыл за нами дверь, отрезав звуки праздника, его веселье испарилось.

— Ладная девка, — сказал он, уже без смеха. — И умная. Держись ее. Такие люди на дороге не валяются. Но сейчас не о том.

Он впился в меня взглядом. В полумраке его глаза горели тяжелым, свинцовым блеском.

— Запомни, Смирнов. Все эти машины, все эти твои фокусы — это для публики. Представление. Настоящий наш довод, главное пугало — это ты.

Я горько вздохнул. Класс, уже в пугало записали.

— Они читали донесения. Слышали байки про огненный ветер. Для них ты чернокнижник. Необъяснимая сила, которая ломает их мир. Они могут посчитать мои полки, но не могут просчитать, что еще родится в твоей голове завтра. И от этого у них поджилки трясутся.

Он ткнул мне пальцем в грудь.

— Твоя задача — изумлять и стращать. Когда будешь говорить с их королями, они должны видеть за твоими словами, а бездну наших возможностей. Пусть смотрят на тебя и думают о том, что станет с их столицами, если они посмеют нам отказать.

Он говорил тихо, но каждое слово падало в тишине кабинета, как камень.

— Ты — мой ультиматум, Смирнов. Живой. Не подведи.

В это время в кабинет вошли Меншиков и Ромодановский. Петр Великий сделал вид, что мы обсуждали вкус вина. Государь — великий лицедей, когда того хочет

Праздник скис к рассвету. На парадном крыльце предрассветный мороз ударил в лицо, отрезвляя лучше любого нашатыря. Над площадью висела серая дымка. В этом молочном тумане застыла вся придворная знать, не разъехавшаяся после бала, и вчерашняя роскошь их нарядов в сером свете зари выглядела жалкой бутафорией.

На ступенях, чуть впереди всех, застыли Екатерина и Алексей. Она, закутанная в тяжелую шубу, держалась с царственным спокойствием, правда глаза выдавали тревогу. Его же взгляд, минуя нас, был устремлен на застывшие на площади машины. Вместо юношеского восторга или зависти в нем читалась тяжелая, взрослая дума.

А перед нами, тяжело распластавшись на брусчатке, занимал все пространство «Императорский обоз». Стальные чудовища, покрытые за ночь густым слоем хрустальной изморози, что серебром очерчивала каждый заклепочный шов. Они молчали. В этой тишине их неподвижность казалась зловещей. Они будто затаились. Между ними идеальными темными прямоугольниками застыли гвардейские полки. Тишину прорезал скрип наших сапог по мерзлому камню, пока мы с Петром спускались по ступеням.

Наш путь к головному «Бурлаку», лежал через застывший строй, мимо обветренных, серьезных лиц солдат, смотревших на запад. Ухватившись за ледяной поручень, Петр без лишних слов начал взбираться на броню. Я последовал за ним.

С крыши этого стального зверя, возвышаясь над площадью, мы смотрели вниз. Застывшие фигуры царедворцев казались маленькими, испуганными куклами. Весь этот старый мир лежал у наших ног, затаив дыхание.

Петр не стал произносить речей. Он окинул взглядом площадь, потом посмотрел на меня. В На его лице выражение абсолютной уверенность хирурга перед началом операции. Он медленно, очень медленно, поднял руку в толстой перчатке.

Площадь замерла. Казалось, даже ветер перестал дышать.

Рука резко упала.

И в тот же миг мертвая тишина взорвалась, разорванная в