— У меня удостоверение настоящее! — отчеканил лейтенант госбезопасности.

— Знаем мы, какое оно настоящее, — язвительно произнёс Апраксин и припечатал: — Гитлеровская сволочь! — Затем покосился на меня и, чуть прищурив глаза, произнёс: — Ты слышал, что я попросил? А ну, покажь свою книжку!

Я пожал плечами:

— Не могу.

— Это почему?

— А нет его у меня.

— Как это нет⁉

— Давно уже потерялся.

— Ага. А с окружения ты, значит, с этим выходил? Помнится, ты так рассказывал, — презрительно прищурился он, мотнув винтовкой в сторону чекиста.

— С этим, — подтвердил я.

Боец смерил меня взглядом с ног до головы и, чуть поморщившись, буркнул:

— Ладно, не боись, паря, я тебя за шпиёна не принимаю. Ты немца хорошо бил — ты свой. А вот этот, — он кивнул на явно растерянного бывшего командира, — без сомнения враг.

И эти слова, вероятно, задели какие-то струны в том, кто называл себя Воронцовым. Он словно бы пришёл в себя и зарычал:

— Красноармеец Апраксин! Я тебе приказываю немедленно опустить оружие! Ты слышишь меня? Приказываю!

— В неметчине своей будешь приказывать, фашистский выродок, — прорычал в ответ боец и угрожающе махнул на Воронцова прикладом: — Как дам между зубов, сразу приказы свои в одно место себе засунешь!

Я покосился на чекиста.

«Что за фигня? Неужели Воронцов вовсе не Воронцов? Неужели это действительно враг? Вот так, неожиданно? Но почему так стал считать Апраксин? А как быть с убитым Садовским? Он тоже враг? Не может быть! Он же всё время со мной рядом был, помогал изо всех сил. Так неужели всё это время вокруг меня находились враги⁈»

Мысли в голове путались, но вопрос я задать не успел, потому что Воронцов начал тянуться к висевшей на поясе кобуре и это не ускользнуло от цепкого взгляда бойца.

— Руку убрал! Не шути со мной! — прокричал он. — Покажи руки! Обе, чтобы я видел! –якобы чекист зло глянул на него, но движение прекратил. — Спиной повернулся! Быстро! Руки поднял!

Воронцов покривился, но, в конце концов, повернулся к Апраксину спиной и поднял руки.

— То-то, — сказал Апраксин и, быстро подойдя к чекисту, вытащил из его кобуры пистолет и положил оружие к себе в карман. — Вот так-то оно лучше будет.

— Предатель! — с вызовом произнёс лейтенант госбезопасности.

— Я предатель? — удивился державший его на прицеле боец. — Да это ты со своим халдеем Садовским предатели. Я это ещё с госпиталя заподозрил.

— Что заподозрил? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого.

Я всё ещё не верил в реальность происходящего. Рассыпавшаяся на мелкие осколки картина мира никак не могла обрести целостность.

Апраксин удивлённо посмотрел на меня и напомнил:

— А то, как он подставил Зорькина, с сапогами.

— С сапогами?

— Да! С набойками и гвоздями теми! Помнишь, в больнице? Вот и я вспомнил!

— Никого я не подставлял, — замотал головой тот, кто называл себя Воронцовым. — Зорькин был враг. И мы его разоблачили.

— Да, был, — согласно закивал Апраксин. — Только вот сапоги ты ему сам специально подсунул. Да так мастерски сделал, чтобы набойки с гвоздями всем были видны.

— Ничего я не подсовывал!

— В НКВД ты это расскажешь! — зло засмеялся Апраксин и кивнул мне: — Лёшка, не веришь мне?

— Уже не знаю, — обомлел я, косясь на когда-то бывшего друга и командира.

История с сапогами действительно была странная. Но также я помнил и о том, что именно я увидел те злосчастные сапоги, что были на предателе Зорькине.

«Увидел, и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой-нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное — это подгонка фактов и явно какая-то ошибка!»

Так как версия была крайне слабая, решил о мотивах того разоблачения поинтересоваться у Апраксина.

— И нахрена ему это было нужно? Какую цель он тем разоблачением преследовал?

— Так чтобы втереться в доверие! — пояснил боец.

— К кому? К нам?

— К нам. В смысле не к тебе или ко мне лично, а ко всем нам: комдиву, к его заместителю и штабу.

Скрывающийся за личиной Воронцова презрительно фыркнул и процедил:

— И что же я хотел, по-твоему, сделать?

— Откуда мне знать? Вероятно, собирался в наши ряды дальше внедряться.

— Бред! У тебя нет никаких доказательств. Одни предположения.

— Это ты прогадал, товарищ лейтенант госбезопасности, или кто ты там по их званию? Как тебя звать-величать? Штурмбанфюрер какой-нибудь? Или не дослужился ещё?

— Это бред, я не враг! Лёшка, не слушай его. Он нас на мушке держит, а не я. Значит, он предатель и есть. Либо предатель, либо сумасшедший! Мы же с тобой ещё с Троекуровска знакомы. Вместе же из больницы выходили. Помнишь, как грузовик угнали?

— Помню, — кивнул я и посмотрел на Апраксина. — И немцев мы ещё при этом уничтожили и захватили.

— А ты, Лёшка, его не слушай. Он всё складно поёт. Знаю я как вы оттуда выходили, ты же нам сам рассказывал. Но там всё было шито белыми нитками! Напомнить? — Горячо заговорил боец и, не дожидаясь моего согласия, продолжил: — Ты без сознания в больнице Троекуровска был. Так?

— Да. Там я его впервые увидел. Хотя он…

— Вот именно! Вспомни, как ты о нём вообще узнал. Помнишь? А я тебе напомню твои же слова. Ты его не узнал, а увидел в больнице первый раз. Это он тебя убедил, что вы с ним и ранее были знакомы. Я помню, как ты рассказывал эту историю. Он говорил тебе, мол, это он тебя с линии фронта возвращает домой. Что, мол, вёз он тебя на вокзал, и вы под бомбёжку попали. А после этого, мол, в госпитале оказались и случайно в подвал провалились. Так?

— Так оно и было. Что ты тут сочинить пытаешься⁈ — прорычал чекист, который,