— Не по-людски будет, когда Анна невенчанная дитё родит. Всё иное — по-людски. И если надо, матушка, то можете созывать пир на весь мир. Но так можно скрыть, что Анна под сердцем дите, в грехе зачатое, носит. Вот тогда все по-людски. А пир? Да сколь угодно можно созывать. Но после венчания, — сказал я.

Казалось, что мать больше всего заботило то, как бы это отпраздновать, сколько людей созвать и как показать, что род наш нынче сильный и богатый. Вот пусть и занимается пиршеством. Это и для меня будет прикрытием, когда буду действовать против патриарха в тёмную. Кто же в дни таких радостей будет заниматься интригами?

Пора бы уже всем узнать, что России нужен другой пастырь, что времена изменились, пришла необходимость немного и сбавить обороты религиозности.

Сейчас я анализировал историю Османской империи, которая, на мой взгляд, могла бы стать величайшей из империй — да таковой и была в определённом отрезке своего времени, — но погасла именно потому, что слишком много было реакционных сил и необходимые реформы вовремя не были введены. У них не оказалось своего Петра Великого, который сломал бы один уклад, создавая совершенно другой, чтобы выжить и возвеличиться.

Так что некоторых реакционных сил нужно бы в России поменьше, иначе ни одна из реформ не будет внедрена полноценно. А ждать покорно смерти Иоакима, ничего не внедряя уже сейчас — это так себе идея.

К рассвету мы были в Преображенское, в церковь. Игнат был жив, но, судя по тому, что не мог встать и быть на венчании, всё равно ему было плохо. Ничего, будет отмщён. И, может, то, что его, по сути, приёмная дочь Анна всё-таки выходит замуж и станет полноценной женой далеко не последнего человека в Русском царстве, поможет в излечении старика.

Еще бы Иннокентий вспомнил последовательность обряда.

Глава 5

Преображенское.

10 сентября 1682 года

— Венчается раба Божия Анна рабу Божию… — басил Иннокентий.

Я стоял, будто бы мальчишка. Волновался, подкашивались ноги. Свеча в руках подрагивала. Не думал, что подобное мероприятие, да ещё такое спонтанное, вызовет бурю эмоций. Принимал решение осознанно, без лишних переживаний. А тут гляди-ка!

Искоса всё посматривал на Анну, будто бы в лишний раз убеждаясь, что сделал правильный выбор. Не встречал я в этом мире более красивую женщину. Уверен, что не смогу подобные эмоции и чувства испытывать рядом с другой.

Она успела обрядиться в красивое платье на русский манер. Это тот случай, когда даже целомудренное, казалось бы, мешковатое платье выглядело совершенным. Головной убор из шелковой красной ленты дополнял какого-то шарма. Или просто я люблю эту женщину и чтобы она не одела, красивее ее нет.

Анна дрожала. Она уставилась в одну точку и, казалось, что не моргала. Застыла, словно бы испуганное изваяние. Ее голова иногда чуть проседала. За пышным платьем не было видно, как подкашивались ноги моей любимой женщины, из-за этого и голова периодически резко опускалась. Любимая женщина? Да, но уже и не только… Жена!

— Будьте же мужем и женой. Помните, что жена — суть есть тень своего мужа. И не будет оного — и тени не станет, — наставлял отец Иннокентий.

Рядом с ним стоял настоятель храма Преображения Господня, а, по сути, небольшой часовенки, поставленной в месте основной дислокации потешных полков, отец Иоанн. Стоял и кивал головой, соглашаясь со всеми словами Иннокентия. Его разбудили сильно за полночь. И понятно, что нарушали каноны, и вообще, так не поступают. Но… Иоанн ничего не сказал. Он открыл храм и вот мы тут. Но венчал Иннокентий.

А этот соловьём заливался. Дорвался до проповеди. Видимо, соскучился на своей тёмной работёнке по службе церковной. Забыл, что прежде — он слуга Божий.

Это я уже потом, когда началось само венчание, понял, что потребовать с Иннокентия, чтобы именно он нас обвенчал, — была отличная идея с двойным дном. Когда патриарх узнает об этом, то вряд ли похвалит своего помощника. А у Иннокентия будет больше мотивации, чтобы не выгораживать владыку. Пока еще владыку…

Впрочем, этот скользкий уж, или даже червь, найдёт возможности и нужные слова, чтобы выкрутиться, выскользнуть.

Мы выходили из церкви, а некоторых так оттуда и выносили. С переломанными рёбрами и со сломанной ногой Игнат всё-таки выжил, был вполне в сознании, но по объективным причинам сам ходить не мог. Но ещё больше он не мог позволить себе пропустить подобное мероприятие, когда его, почти что приёмная дочь, Аннушка, выходит замуж. Так что я своим решением послал пять стрельцов и на носилках Игната привезли.

Было видно, что ему больно, немец-врач, приехавший с ним, не прекращал бурчать, что так нельзя, и что может быть даже и смерть. Но… Бывший шут удивлял своей мужественностью, характером. Нет, ну после меня конечно, того человека, которому я безоговорочно могу доверить свою жену.

Когда мы выходили из церкви, Анна сжимала мою руку так, что я подумывал, что не каждый из моих бойцов обладает подобной силой. А когда у крыльца, чуть ли не силой распихав всех собравшихся, нам перегородила дорогу матушка, мои кости на ладони захрустели, словно бы попав в тески.

— Как-то всё не по-людски! — сказала заплаканная мама. Потом она обратилась к Анне: — Иди ко мне, дочка! И не страшись более меня. Перед Богом ты мне уже дочка.

Мама троекратно расцеловала свою невестку, потом обняла её, меня… расплакалась пуще прежнего, махнула рукой и отошла в сторону. Последовали и другие поздравления. Да, здесь-то и присутствовали только мои близкие родственники. Еще и Никодим, ставший уже почти родственником, Прохор, Игнат. Только лишь взяли одну женщину из царского терема в Преображенском. Так было положено для службы.

— Но всё, друзья, нынче мы к себе! А буде решишься, матушка, пир скликать, так у меня потом спроси. Думаю, что кое-какие знатные гости на тот пир придут, — сказал я, взял свою тень… жену, конечно.

Держась за руки, но уже не так, что нужно было думать о переломе костей, а нежно, мы стремительно отправились в усадьбу. Словно бы боялись что-то не успеть, куда-то опоздать.

Не то чтобы мне очень уж приспичило организовать первую брачную ночь. У нас таких ночей с Анной уже было предостаточно, о чём свидетельствует и её растущий животик.

Невыносимо сильно захотелось остаться наедине. И даже не важно, будет ли между нами физическая близость. Хотелось побыть рядом, поговорить, посмотреть друг другу в глаза. Не скажу,