На берегу пруда, на пожелтевшей траве, валялись черные штаны, рубашка и летние туфли с матерчатым верхом. А сверху и на самом деле лежала записка, придавленная камушком. Взяв бумажку, прочитал: «Изменщица ты проклятая, Туся! Из-за любви к тебе я топлюся!»

Прочитав, вернул писульку на место. Криминала тут нет, не мой случай. Можно бы и на службу идти. Потоптался немного, потом задумался.

Чем-то меня эта записка смутила. Чем именно? Возможно, тоном, не свойственным для самоубийцы. Сразу же вспомнилось предсмертное письмо Виссариона Щетинкина: «Я травлюся сам», написанное собственным пальцем, да еще и какой-то багровой жидкостью, вроде крови. Написано просто, но я до сих пор содрогаюсь, представляя воочию этот текст.

Топлюся… Туся…

Мальчишка решил покончить жизнь самоубийством?

В принципе, вполне возможно, особенно если речь идет о подростках. Но мне кажется, парень нашел бы иной способ, чтобы покончить счеты с жизнью. Повесился бы, вены вскрыл. Мой однокурсник, служивший в армии, узнав об измене любимой девушки, пошел в караул и застрелился. Гришка, при желании, мог изготовить какой-нибудь самопал. Отыскать медную трубку труднее, нежели в моем времени, но реально. Есть завод Милютиных, есть кузницы. Правда, спички тут дорогие, но раздобыть порох – пустяк. Свинец в дефиците, но в ствол можно и железку забить.

Застрелиться бы не застрелился, но попробовал бы.

Нет, все равно, текст записки мне не нравился. Влюбленный подросток написал бы что-то пафосное, а здесь какая-то пошлятина, в духе песни из очень старого фильма[12].

Скольки раз из-за вас

Мучилси, томилси,

Один раз из-за вас

чуть не утопилси.

Или что-то такое:

Милый Вася, я снялася без рубашки, голая,

Милый Вася, не ругайся, нынче мода новая.

Текст больше похож на стеб, на розыгрыш, а не на записку самоубийцы. Кому-то это может показаться смешным, но такой способ самоубийства, как утопление, мне казался более подходящим для девушки, а не для юноши. Не исключено, что в этом виновата русская литература. Бедная Лиза – героиня одноименной повести Николая Михайловича Карамзина, бросившаяся в воду из-за несчастной любви, вызвала в свое время массу подражаний. Девушкам непременно хотелось топиться, а была ли любовь несчастной и была ли она вообще любовь – какая разница?[13]

Нет, не верю в «самоутопление».

Еще разок осмотрел одежду утопленника и его обувь. Кажется, пасьянс сложился. Поэтому подошел к Егорушкину, полюбопытствовал:

– Фрол, а что за Туся такая? Какая-нибудь красавица местная? Ты же всех здешних Дульциней знаешь.

– Какая красавица? – фыркнул наш Дон Жуан, польщенный словами следователя. – Девка как девка. Маленькая она еще, рано красавицей становиться. Да вы гляньте – вон ревет, – кивнул городовой на полненькую белобрысую девчушку, уткнувшуюся в ствол старой березы. Не красавица, но девчушка симпатичная. – Танька Демидова. У нее отец кочегаром на пароходе работает, в рейсе сейчас. Девке пятнадцать. Замуж вроде пока и рано, но дурить уже можно.

Как правильно сказал городовой, словно о моем времени, а не об этом.

– Она об утопленнике сообщила? – спросил я.

– Не она, – покачал головой Фрол. – Спиридон Савушкин, младший унтер, мимо пруда случайно проходил. Барахло увидал, записку и в участок бегом прибежал. Антон Евлампиевич велел нам пойти, разобраться, меня старшим поставил. Багры взяли, уже с полчаса ищем, только грязь подняли. Верно, в какую-нибудь яму попал, враз не отыщешь. А Танька позже явилась и сразу в рев. Мол, Любка всем наврала, что она с Митькой из Александровского училища целовалась, а она ни с кем, кроме Гришки, не целовалась. Ей его дружки сказали – мол, Гриша топиться пошел на Чистый прудик. Вот ведь дурак какой. Хватит на его век девок. Если бы я каждый раз топился, прудов бы не хватило. Тьфу ты, прости господи! – Фрол сплюнул в сердцах. Посмотрев на городовых, переставших шерудить дно и виновато разводивших руками, вздохнул:

– Эх, придется мне парней в воду гнать. – Посмотрев на сумрачное осеннее небо, сдвинул фуражку и вдумчиво почесал затылок. Переведя взгляд на меня, спросил: – А может, ваше благородие, парней пожалеть? Вода-то уже холодная. Всплывет Гришка, куда денется.

– В участке никого нет? – поинтересовался я. Решил уточнить, чтобы Фрол не подумал, что речь идет о начальнике. – Пьяница какой-нибудь, бродяга? Сидит, лавку казенную протирает, а он бы нам здесь пригодился.

Подумал про себя – какой же вы циник, товарищ кандидат наук! Вам бы о простом народе следовало заботиться, а вы его в холодную воду готовы сунуть. Но я же не весь народ готов сунуть, правильно? Только тех, кто это заслужил. В воспитательных, так сказать, целях.

– Как на грех, на рассвете Петьку Ягодина выпустили. Он парень неплохой, печник, едва ли не самый лучший, а вот вчера в трактире начудил – мало того, что не рассчитался, так еще и зеркало дорогущее раскурочил. Знал бы, что так случится, его бы в пруд и погнал. Теперь придется самим лезть.

Фрол искоса посмотрел на окружающую толпу и скривился. Я бы тоже скривился. Представив, как городовые полезут в пруд, в холодную воду, покачал головой. Мне с этими парнями еще работать, а полицейский, сверкающий голой задницей перед обывателями – это не есть гуд. Коллеги мы или нет? Придется выручать. Вот здесь именно тот случай, когда можно твердо сказать: мальчика не было.

– Фрол, не нужно никуда парней гнать.

– Думаете, так всплывет? – с надеждой спросил Егорушкин. – А что я Антону Евлампиевичу скажу?

Ишь, шельма. Намекает, что доложит приставу – мол, господин следователь посоветовал. Я городовым не начальник, но какой-никакой авторитет.

– Там и всплывать некому, – усмехнулся я. – Вот сам посуди – штаны лежат и рубаха, а где остальное?

– Что остальное? – не понял Егорушкин.

– Осень на дворе, а где у парня шинель, фуражка? – принялся перечислять я. – Опять-таки, обувь у него летняя. И подошвы чистенькие, словно он не по земле шел, а по воздуху летел. Тебе не кажется, что Гришка не утонул, просто решил девчонку свою разыграть? Услышал, что зазнобушка с кем-то целовалась, решил проучить. Сейчас, небось, сидит где-нибудь и ржет.

Фрол Егорушкин стукнул себя по лбу и витиевато выругался. Если бы повторил его фразу, получилось бы нечто этакое: «Твою мать, с присвистом, да канделябром через скотный двор!»

– У нас о прошлом годе такой же случай был, – сказал фельдфебель. Потом поправился: – Не тютелька в тютельку, но схожий. Сын мельника батькину бритву сломал – палочку решил построгать. А бритва английская, пять