Пол Андерсон
Год выкупа
10 сентября 1987 года
Кто не мыслит себя без моря?Только в море ты как отшельник.Это лучше, чем жить в хоромахИ бродить, словно ты бездельник[1].
Да, Киплинг знал, о чем говорил.
Прекрасно помню, как впервые дядя Стив прочел мне эти строки и прямо-таки мурашки побежали по спине. Было это десятки лет тому назад, а слова поэта по-прежнему со мной. В стихотворении говорится о морях и горах, и к нему отлично подходят Галапагосы, «зачарованные острова».
Сегодня мне отчего-то захотелось побыть морской отшельницей. Туристы — народ по большей части достойный и жизнерадостный. Но если целый сезон напролет гонять их, как стадо баранов, по одним и тем же маршрутам, снова и снова отвечать на одни и те же вопросы, у любого иссякнут душевные силы. Слава богу, сейчас туристов мало, мой летний промысел закончен; скоро я вернусь в родные Штаты и приступлю к учебе в вузе.
— Милая Ванда! — Роберто использует слово «querida»[2], и это говорит о многом. — Хотя бы сегодня позволь сопровождать тебя.
В ответ я отрицательно качаю головой:
— Прости, дорогой.
Нет, я не права. Еще, чего доброго, воспримет «дорогого» буквально.
— Не сочти, что я дуюсь или хандрю. Просто хочется пару часиков побыть одной. У тебя разве не возникает иногда такого желания?
Я не кривлю душой. Мне достались отличные компаньоны — хотелось бы сохранить эту дружбу. И такое возможно — при условии, что все мы следующим летом окажемся здесь. Однако уверенности нет. Сама я мечтаю снова поработать на исследовательской станции «Дарвин», но кто знает, вдруг через год сократят научный персонал или меня увлечет какая-нибудь другая мечта. Скоро закончится этот последний лодочный поход по архипелагу, со стоянками в разрешенных местах, — и конец compaсerismo, нашему товариществу. Одна-две открытки на Рождество, и все.
— Тебе нужна охрана, — по своему обыкновению, драматизирует Роберто. — Помнишь, в Пуэрто-Айоре какой-то странный человек расспрашивал о молодой светловолосой североамериканке?
Может, и впрямь согласиться, чтобы Роберто сопровождал меня? Соблазн велик. Он хорош собой и полон жизни, и он настоящий джентльмен. Не сказать, что в эти летние месяцы у нас получился роман, но мы сильно сблизились. Он ни словечком не обмолвился о том, что надеется на еще большую близость, но я все вижу по его глазам.
Да, соблазн силен, и противиться ему нелегко.
Но я должна устоять — даже не ради себя, а ради него. Национальная принадлежность тут ни при чем. Кажется, в Эквадоре к американцам относятся лучше, чем в любой другой латиноамериканской стране. По нашим понятиям, здесь все как должно быть. Очень красив Кито, и даже Гуаякиль — уродливый, задымленный, бурлящий энергией — напоминает мне Лос-Анджелес.
Но Эквадор — не США, и, если оценивать женщину по здешним меркам, во мне много неправильного. Прежде всего, не знаю, когда буду готова отказаться от кочевой жизни — да и буду ли?
А потому я отвечаю со смехом:
— Да-да, об этом человеке мне говорил на почте сеньор Фуэнтес. И до чего же он волновался, бедный! У чужака и одежда нелепая, и акцент незнакомый, и вообще… Как будто мало с лайнеров на берег сходит разных чудиков? И неужто в нынешние времена блондинка на островах такая редкость? Нас тут бывает полтысячи за год.
— Да если и имеется у Ванды тайный обожатель, как бы он мог за ней последовать? — спрашивает Дженнифер. — Разве что вплавь?
Нам известно, что с тех пор, как мы покинули Санта-Крус, ни одно судно не посещало остров Бартоломе. Даже яхты поблизости не проплывали. Ну а рыболова c архипелага узнал бы любой.
Все мы покрыты южным загаром; Роберто густо краснеет под своим. Мне жаль парня, я глажу его по руке и говорю всем:
— Ребята, вы ступайте, поплавайте-поныряйте, а я вернусь к ужину и даже успею принять участие в готовке.
После чего торопливо ухожу из бухты. Ведь и правда мне нужно побыть одной на лоне этой диковинной, суровой и прекрасной природы.
Я и сама не прочь бы искупаться. Вода кругом прозрачна как стекло и мягка словно шелк. То и дело замечаю пингвина, и, кажется, он не плывет, а летит. Роятся косячки рыб, будто вспыхивают миниатюрные фейерверки. Водоросли медлительно и торжественно танцуют хулу. А еще можно поиграть с морскими львами, они очень дружелюбны. Но тогда не избежать общения с другими купальщиками. Все они мне дороги, но охота немного отдохнуть от их болтовни. С кем мне хочется пообщаться, так это с дикой природой. И друзьям не скажешь о таком желании — слишком пафосно прозвучит, как будто я из Гринписа или Народной Республики Беркли[3].
Позади остался песок с белыми ракушками и мангры; наконец-то я чувствую настоящее отшельничество. Остров Бартоломе, как и его братья, вулканического происхождения, и на нем почти отсутствует плодородная почва. В небе ни облачка, поэтому он уже успел раскалиться под утренним солнцем. Иду в направлении скалы Ноготь Бартоломе; на пути встречаются иссохшие кусты и пучки травы, но все реже и реже. В душной тишине слышен лишь скрип «адидасов» на черном туфе.
Все же мое одиночество — лишь иллюзия. Меж валунов и приливных лужиц копошатся блестящие рыжие с просинью «легконогие салли»[4]. Дальше от берега встречаю эндемичную ящерицу, какое-то время слежу за ней. Прохожу в ярде от синелапой олуши. Нет бы дать деру, она лишь таращит на меня наивные глазищи. Пропархивает перед глазами зяблик — это здесь, на Галапагосе, его предки помогли Дарвину понять, как меняются формы жизни с течением времени. В небе кружит белое пятно — альбатрос. Еще выше закладывает виражи черный краснозобый фрегат. На шее у меня бинокль; подношу его к глазам и ловлю в льющемся солнце надменную красоту его крыльев и раздвоенный хвост, похожий на скрещенные сабли буканьеров.
Здесь нет туристских троп, по которым я водила гостей, зорко следя за тем, чтобы никто не отошел в сторону. На этот счет в Эквадоре очень жесткие правила. Ресурсы у страны скудные, поэтому крайне важно защищать природу и своевременно восполнять наносимый ей ущерб. Я, как и подобает биологу, всегда тщательно выбираю, куда поставить ногу.
Решено: я обогну восточную оконечность острова, там выйду на тропу и поднимусь по лестнице на Ноготь, главную возвышенность. Оттуда открывается потрясающий вид на соседний остров Сантьяго и океанский простор, и сегодня я буду любоваться и восторгаться в одиночку. Там, кстати, и позавтракаю — я запаслась едой. Внизу есть бухточка; попозже спущусь туда, стяну футболку и джинсы, вдалеке от чужих глаз искупаюсь и пойду на запад.
Только будь осторожна, девочка. Со здешним солнцем шутить не стоит — до экватора и двадцати километров не наберется.
Надвигаю шляпу на глаза и приостанавливаюсь глотнуть из фляги.
Переводя дух, оглядываюсь. Я поднялась довольно высоко, но надо будет спуститься — тропа лежит внизу. Отсюда не видно ни пляжа, ни лагеря. Только заваленный камнями склон — до самой бухты Салливана, а в ней ярко-синяя вода, а за ней на большем острове вздымается сероватый мыс Мартинеса. Что это там за пятнышко, не ястреб ли? Берусь за бинокль. Вспышка в небе. Отблеск на металле. Самолет? Нет, вряд ли.
Пятнышко скрылось. Недоумевая, я опустила бинокль. Мне доводилось слышать про летающие блюдца, их для респектабельности назвали НЛО. Никогда не воспринимала эти россказни всерьез — папа постарался щедро наделить нас, детишек, здоровым скептицизмом. Да и могло ли быть иначе? Как-никак инженер, специалист по электронике. А вот дядю Стива, археолога, изрядно поносило по свету, и он утверждает, что мир полон диковин, не доступных нашему пониманию. Верно, я так никогда и не узнаю, что за блестящая штуковина попалась мне на глаза. Ну и ладно. Идем дальше.
Совершенно внезапно налетает ветер. Воздух мягко толкает меня. Сверху падает тень. Запрокидываю голову.
Не может быть!
Надо мной огромный мотоцикл, только детали, все до одной, не мотоциклетные, и колес нет, и никакой опоры, а он знай себе висит в десяти футах над землей. И ни звука. На переднем сиденье человек, держится за… руль. Я его вижу с потрясающей четкостью. Время будто замерло, каждая секунда норовит растянуться в вечность. Меня охватывает даже не страх — ужас; с семнадцати лет такого не испытывала. С того дня, когда катила вдоль обрыва по Биг-Суру, и была гроза, и машину занесло.
Я попятилась от висящей диковины. Но галлюцинация не прекращалась. Не исчезал незнакомец — ростом примерно пять футов девять дюймов, поджарый, но широкоплечий, загорелый, рябой, горбоносый, бородатый, усатый, черноволосый и косматый. Только усы носили следы ухода, хоть и были разлохмачены. Его наряд нисколько не соответствовал такому транспортному средству. Сапоги с короткими и широкими голенищами, мешковатые коричневые чулки, короткие штаны с пуфами, свободная рубаха с длинным рукавом — наверное, изначально шафранового цвета, но изгвазданная до невозможности. А еще стальная кираса, шлем, красная накидка, шпага в ножнах на левом бедре.