Может быть, поэтому Павел никогда не обижался на свою маму? Как знать. Иногда ему казалось, что до слез обидно, когда она кричит или ругается. Но в то же самое время он жалел ее. Ведь Павлик помнил, как не раз заставал ее на кухне, где она плакала, глядя в окно на ночной город, и в такие минуты Ирина не сердилась. Она была настолько беспомощной и жалкой, что Павлу иногда до чертиков хотелось подойти и обнять ее. Но он так ни разу и не решился этого сделать. Ведь мать никогда не обнимала его сама. И то, что с Семеновной выходило легко и просто, как дышать, с Ириной было попросту невозможно.

Ему ни разу даже в голову не пришло, что его тоже должны любить по определению. Просто потому, что он ребенок и так устроена природа, что мать должна любить свое дитя. В отличие от Ирины, Павел всегда думал только том, что должен он, а не о том, что должны ему.

Удивительное это свойство характера и поразительно большая душа мальчишки давали ему такую силу, что даже Ирина, замахнувшись порой на сына, вдруг отступала, так и не ударив его.

– Уйди с глаз моих долой! Уйди!

И почему-то, в такие моменты, Павел отчетливо понимал – матери стыдно. Да-да! Именно стыдно! И даже за этот короткий миг, в котором Ирина становилась человечнее, он готов был ей простить что угодно.

Вырвавшаяся фраза не прошла мимо ушей матери Маши. Женщина охнула, поднимаясь на ноги, и подмигнула Павлу:

– Голодный? Я слона бы сейчас съела, несмотря на то, что ветеринар и животных мне любить полагается! Составишь мне компанию?

– Слона есть?

– Такой экзотики в нашем холодильнике не водится. Но котлеты есть! И компот!

– А Кот?

– Пусть спит и сил набирается. Кормить его пока нельзя. А нам с тобой поесть можно и нужно.

Павел задумался. Уходить сейчас нельзя. Кота ему точно никто не отдаст. А бросать друга… Такое себе!

– Мне немножко! – вырвалось у него, и женщина улыбнулась.

– Хорошо!

«Немножко» оказалось большой тарелкой. Даже очень большой! Павел поначалу стеснялся, но картошка и котлеты были такими вкусными, что он сам не заметил, как смел все с тарелки, и мать Маши молча забрала ее и вернула с добавкой.

– Ешь как следует! Я очень люблю, когда дети хорошо едят!

– Маша худая.

– Не в коня корм! – усмехнулась женщина. – В отца пошла! Тот тоже худой да жилистый.

– А где он?

– В море. Отец Маши – капитан дальнего плавания.

– А вы?

– А я – врач. Ветеринар. Животных лечу.

– А Маша?

– Маша учится пока. Будет океанологом. Не смогла выбрать между животными и морем.

– Ничего себе… – Павел открыл рот от удивления.

– А ты кем стать хочешь?

– Не знаю пока… Мне животные нравятся. Коты, например. И собаки тоже…

– Думай. Есть пока время.

Перед Павлом появилась чашка с чаем и кусок яблочного пирога.

– Спасибо…

– На здоровье!

– А как вас зовут? – Павел придвинул к себе тарелочку с пирогом и покосился на Кота.

– Наталья Семеновна.

– Как?!

Павел выронил из рук пирог и уставился на женщину, недоуменно смотревшую на него.

– Наталья Семеновна Кострова. А что ты на меня так смотришь? Эй, ты что?

В глазах потемнело, и Павел понял, что сейчас разрыдается, как девчонка. Он вцепился в стакан с водой, который ему протянула Наталья, и пробормотал:

– Вы – не она…

– О чем ты, мой хороший? Кто – она? – Наталья смотрела на него с таким участием и даже жалостью, что Павел сам не понял, как рассказал ей обо всем.

И о том, как жил с мамой, и как попал к Семеновне. И о том, как ждал ту, которую любил всем сердцем и мечтал назвать матерью. И о собаках, и о Коте… Обо всем.

Наталья слушала его молча. Ни разу не перебила, не переспросила ни о чем, хотя Павлик рассказывал, сбиваясь и перескакивая с одного на другое. А когда он дошел до того, как искал кота у дома Семеновны, Наталья сделала то же, что ее дочь незадолго до этого. Просто сгребла мальчишку в объятия и прижала к себе, давая выплакаться.

– Маленький мой… Сколько же тебе досталось…

И Павлу вдруг стало легко. Ему совершенно не было стыдно плакать вот так, на чужой кухне, обнимая постороннюю женщину, которую он видел впервые в жизни. Ему казалось, что он знает Наталью сто лет с хвостиком. И скрывать от нее что-то ему даже в голову не пришло. Ведь ее тоже можно было называть Семеновной, а таких совпадений просто не бывает… А если и бывают, то их точно посылает кто-то свыше.

Павлик о таких тонких материях не размышлял. Он просто плакал, освобождая душу от всего того, что пришлось пережить…

Тот вечер, долгий, странный, наполненный болью, очищением и, робкой пока, надеждой, стал переломным моментом в судьбе Павла. Он еще не знал, но с этого дня его жизнь круто изменилась, взяв совершенно другой курс. Ведь если за дело берется женщина, для которой любой ребенок – свой, то шансов остаться снова одному просто нет.

– Отпусти меня, я тебе говорю! – Павлик все-таки вырвался из рук Маши и показал ей язык. – Вот тебе!

– Кр-р-расота! – кивнула Маша и глянула на Кота, который изваянием застыл на подоконнике. – Хоть ты ему скажи!

Кот молчал. Жмурил зеленые, почти такого цвета, как и у хозяина, глазищи и молчал.

– Да ну вас! Пашка, брысь одеваться! Сейчас родители приедут, и пойдем к бабушке.

– Зачем это?

– А отметить то, что ты теперь тоже Костров? У тебя совесть есть вообще? Мама два года за тебя билась! Праздник нужен!

– Маш, а если им не разрешили? – голос Павла вдруг сел, и он глянул на ту, которую давно уже считал сестрой. – Вдруг, они вернут меня… ей?

Маша шумно выдохнула, покрутила пальцем у виска и снова притянула к себе Павлика, который уже не сопротивлялся, а тут же обнял ее в ответ.

– Ну ты и балбес, Пашка! Кто ж тебя теперь куда отдаст? Мама за тебя глотку кому хочешь перегрызет. Да и отец тоже.

– А ты? – лукаво улыбнулся Павел.

– Он еще и сомневается! Фу таким быть!