Куда столько влезает?! Маленький-маленький, а ест как не в себя! Этак и без молочка остаться можно! Все этот лопоухий выдует!

Кота Павлик гладил и подкармливал, пока Семеновна не видела. Та ругалась, если животным давали еды больше положенного.

– Жаль мне их! Болеть будут и уйдут рано. А я как же? Нет уж! Пусть живут подольше! Не давай ему ничего, Павлуша! И так толстый!

В этом доме Павлик чувствовал себя на своем месте. Ему было здесь тепло так, как не было нигде и никогда. Семеновна быстро смекнула, что он немного отстает в развитии, и принялась учить Павлика читать и писать.

– Нечего неучем расти! В школу пристрою тебя. У меня соседка завучем работает – пособит! Только ты должен стараться, Павлуша! Если она поймет, что ты умный, то поможет! Понимаешь?

– Да!

– Вот и старайся!

– А мама разрешит?

– А мы у нее и спрашивать не будем! Ей главное что?

– Что?

– Денежку вовремя получить. Но это уж мое дело! Разберемся! А ты налегай на учебу-то! С неба, миленький мой, ничего не падает! Просто так даже птичка не поет. Все трудом зарабатывается!

– А ты же не работаешь!

– Ах ты, пострел! – сердилась для виду Семеновна. – Как это не работаю?! Еще как работаю! Ты же видел! Я не просто так на паперти стою и денежку прошу. Носочки вяжу да рукавички. Кто подаст хорошо – подарю ему.

– Это не работа.

– А что же? Ты постой на морозе да под дождем! Я на тебя погляжу! Ишь, разговорчивый какой! – Семеновна хмурилась, но недолго.

Подбирала подол юбки и стучала по протезу кулаком:

– Видал! Я ж как та Баба-Яга! И нога у меня пусть и не костяная, но почти такая же! Эх, Павлик, я бы и рада где-то в другом месте работать, да не берут меня. Кому я нужна – старая да больная?

– Ты не старая! – возмущался Павлик, и за это Семеновна готова была ему простить все, что угодно.

Правдами и неправдами, но Семеновна умудрилась выпросить у матери Павла доверенность на свое имя и обещание свое исполнила. В школу Павлик пошел в срок и как положено – в белой рубашке и с пышным букетом.

Но на этом его везение и закончилось.

Когда он учился во втором классе, Семеновна попала в больницу. Поскользнулась у ворот храма и упала. Да так неудачно, что встать уже не смогла. В больницу к ней Павлика, конечно, не пустили, и он несколько дней просидел тише мыши в доме Семеновны, в обнимку с котом и собаками, тихо поскуливая вместе с ними и гадая, что же будет дальше…

В школе были каникулы, и потому Павлика никто не хватился.

Ирина же приехала за сыном далеко не сразу. Несколько дней подряд она искала Семеновну на привычном месте, но узнав, что старушки больше нет, все-таки догадалась расспросить настоятеля храма и уже от него узнала нужный адрес.

– Пашка! Ты где? Выходи! Я за тобой приехала! – голосила во дворе Ирина, а Павлик прощался со своими друзьями.

Он уже понял, что Семеновна не вернется. В противном случае, мать здесь не появилась бы. А потому, открыв дверь черного хода, он выпустил собак и кота, помахав им напоследок:

– Простите… Не могу я вас к себе забрать… Пусть все у вас хорошо будет!

За этим занятием и застала его Ирина, которая решила обойти дом и посмотреть, нет ли во дворе мальчишки.

Рассердившись, она пнула кота и ухватила сына за ухо:

– Я тебя зову-зову, а ты делаешь вид, что не слышишь?!

И впервые Павлик не смолчал. Вывернулся из рук матери, да так, что ухо чуть не осталось в ее цепких пальцах, а потом изо всех сил пнул ее в ответ, мстя за друга:

– Не смей! Ему же больно!

Он кричал так громко и так яростно, что Ирина невольно попятилась, а потом усмехнулась.

– Хорош! Вырос, говоришь? Ну, ладно! Поехали!

Развернулась, и, даже не глядя, идет ли за ней сын, пошла к калитке.

Что оставалось делать Павлу? Пришлось подчиниться.

Следующие два года он мыл машины, помогал торговцам на маленьком рынке неподалеку от дома и старался не унывать, помня главный завет Семеновны:

– Уныние, миленький мой, это грех! Самый большой и самый страшный! Пусти его к себе, дай малюсенькое местечко в душе, и он приведет к тебе столько нехороших своих приятелей, что отбиваться от них замучаешься!

– Как это приведет? – смеялся Павлик. – За ручку, что ли?

– Именно так! Зря хохочешь! Вот раз попробуешь, и как бы плакать не пришлось потом. Пустишь, вот так-то, уныние, а глядь – с ним рядышком уже и тоска пристроилась, и печаль, и обида с завистью. Сидят да ноют о том, что у других, мол, все хорошо, а у тебя – плохо! А дальше – больше! Так голову заморочат, что человеку совсем невмоготу станет.

– А как их прогнать?

– О! Это вопрос хороший! Сложный, конечно, и не каждому ответ на него по зубам. Но простой совсем ответ-то.

– Какой же?

– Надо добро искать! Но иногда не получается его увидеть. Бывает так, что если совсем плохо человеку, то и света белого не видать. Тогда надо самому что-то хорошее сделать! Поможешь человеку, пособишь зверюшке какой, и, глядь, уже полегче стало! Чуточку, а все-таки хорошо! Гости эти, конечно, противные. Будут до последнего сидеть и страдать почем зря. Но и таких взашей выгнать можно, если очень захотеть! Понял меня?

– Да!

Вот и вспоминал Павлик о таких разговорах, твердя себе вечерами:

– Я помню, Семеновна! Помню! Все сделаю!

С матерью Павел почти не виделся. Он приходил вечерами домой как можно позже, пробирался в бабушкину комнату и залезал в шкаф. Там у него давно был припрятан фонарик и всегда было что-нибудь съестное. Кое-как выучив уроки, если не приходилось писать слишком много, ведь на коленке делать это было очень неудобно, и Павел приспособил для такого случая небольшую дощечку, которую нашел на свалке, мальчишка вылезал из шкафа, прислушиваясь к голосам, несущимся из кухни, где праздновала очередной красный день календаря мать, и забирался под одеяло. Ирина заглядывала в комнату и сердито ворчала:

– Спит, злыдень! Умаялся он, видите ли! Ничего! Я с тобой потом разберусь!

Ее угрозы так и оставались лишь угрозами, ведь утром Павлик тихонько умывался и выбирался