Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 96

Американские авиаторы, служившие на базе, не могли постичь причины внезапной перемены в поведении советских военных. Франклин Гольцман говорил осведомителю Смерша: “Я не понимаю, почему не разрешают вылеты из-за личных раздоров. Ваша и наша армии у ворот Берлина, сейчас не время для споров, потому что вылеты нужны для безопасности военных операций”. Майор Мейтлз, который участвовал в оказании помощи американцам и англичанам, освобожденным из немецкого плена, считал, что полеты остановили из-за напряженности в отношениях Военной миссии США в Москве и советских властей. Сержант Чавкин сообщил агенту Смерша, что миссия США в Москве винит в этом американских командиров полтавской базы.

А база в свою очередь возлагала вину на Москву. Джордж Фишер, получивший звание капитана, написал в отчете, что американцы в Полтаве недовольны как советской стороной, так и своими начальниками в Москве, которые “слишком много уступали Советам”, что привело к таким результатам. “Трудно описать истинную картину чувств, царивших на базе в этот печальный, болезненный, скорбный период в истории командования, – писал позже Фишер. – То апатия, то отчаяние, то отвращение, то недолгая надежда, то попытки забыть злобные вспышки гнева и обвинений со стороны советских военных и высокопоставленных штабных, и все по новой…”14

Между тем “высокопоставленные штабные” всеми силами снижали накал конфликта, из-за которого американские самолеты простаивали в Полтаве. Тридцать первого марта, на следующий день после того, как генерал Дин получил возмущенное письмо генерала Антонова и в тот день, когда генерал Славин выразил Дину претензии из-за того, что американские пилоты незаконно вывезли из Восточной Европы польских и советских офицеров, генерал Хилл, заместитель Дина по вопросам ВВС, отправил письмо на полтавскую базу полковнику Хэмптону. Хилл сообщал, что советско-американские отношения серьезно обострились из-за серии инцидентов, когда американский личный состав не выполнил требования и распоряжения советской стороны. Он приказал Хэмптону велеть своим подчиненным в Полтаве “предотвращать возможные разногласия и споры, вести себя достойно и до последнего избегать оскорблений, чтобы можно было сгладить нынешнюю напряженность и никогда больше ее не допустить”15.

Зажатый между осторожным начальством и воинственными подчиненными, Хэмптон все больше раздражался и уже не пытался скрывать своего отношения к советскому режиму. Майор Зорин узнавал обо всем, что думал Хэмптон, от советских переводчиков, одновременно бывшими осведомителями Смерша. Один из них, лейтенант Сиволобов (под кодовым именем Козлов), 1 апреля повторил Зорину те слова, которые Хэмптон якобы произнес в разговоре с другой советской переводчицей, Галиной Шабельник: “У вас свобода только на словах, а так диктатура НКВД. Все ваше население запугано, а с иностранцами вам общаться не дают”.

Шабельник, бывшая одноклассница Фишера (действовала под кодовым именем Москвичка), добавила подробностей. Хэмптон якобы сказал ей: “Ваш народ живет плохо. У нас безработные, о которых все пишут и пишут ваши газеты, живут лучше, чем те, кто в вашей стране имеет работу”. Хэмптон участвовал и в том, что Смерш называл антисоветской пропагандой. Он снабжал Шабельник англоязычными публикациями, в том числе статьей Александра Бармина, бывшего советского дипломата и разведчика, бежавшего от сталинского террора во Францию в 1937 году. Зорин назвал Бармина “предателем родины”16.

Не только чекисты заметили растущее раздражение Хэмптона по отношению к его советским сослуживцам в Полтаве. Полковник не скрывал своей враждебности в многочисленных отчетах, которые он представлял командованию американских ВВС и Военной миссии США в Москве. Джордж Фишер в мемуарах писал о начальнике: “Мы оба заболели антисоветской лихорадкой… Вместе [мы с Хэмптоном] устроили священный крестовый поход. Всеми силами давили на руководство. Штаб ВВС США в Париже, Военная миссия США в Москве – мы их затопили. Отправляли множество сообщений, одну шифрограмму за другой. Обрисовали полтавский кризис, проступки Советов, невыполненные обещания. Бесконечно призывали к действию, чтобы больше следили за союзником-врагом. Чтобы заняли гораздо более жесткую позицию. Ответа не последовало. Ну и неважно. Это даже подстегнуло. Рассказать всем, устроить крестовый поход…”17

* * *

Между тем советские власти решили, что дело зашло слишком далеко и пора остудить страсти. Сталин хотел, чтобы союз просуществовал как минимум до конца войны. Пятого апреля он велел Молотову денонсировать советско-японский пакт о нейтралитете, подписанный в апреле 1941 года. Это был четкий сигнал Соединенным Штатам: Советский Союз выполняет свои обязательства по Ялтинским соглашениям, вступает в войну с Японией и готовит дипломатическую почву для союза с Вашингтоном в Тихоокеанском регионе. В послании от 7 апреля Сталин заверил Рузвельта, что никогда не подвергал сомнению его “честность или надежность”. Диктатор считал, что добился своего, получив от Рузвельта желанные заверения: американцы не думали о сепаратном мире на Западном фронте18.

Приняли меры и для успокоения ситуации в Полтаве. В начале апреля из Москвы прибыла высокопоставленная комиссия, чтобы изучить подготовку генерала Ковалева к возможному вооруженному захвату штаба Восточного командования. Второго апреля, через два дня после того как Ковалев приказал подготовить план возможного нападения на американский штаб, майор Зорин, в задачу которого входил захват штаба в случае кризиса, направил доклад в Москву начальнику Смерша. Зорин был обеспокоен тем, что план Ковалева мог привести к открытому конфликту с американцами. Руководство Смерша забило тревогу, в тот же день рапорт был передан Сталину. Его резолюция по докладу гласила: “Прошу унять т. Ковалева и воспретить ему самочинные действия. И. Сталин”19. Третьего апреля для расследования ситуации в Полтаву прилетели заместитель начальника штаба ВВС РККА генерал-лейтенант Федоров и высокопоставленный сотрудник Смерша подполковник Белов.

Расследование подтвердило все факты, представленные Зориным. Ковалев действительно приказал подготовить план нападения. Казалось, он просто переусердствовал, хотя Смерш был готов к худшему. Или Ковалев – внутренний враг, который собирался спровоцировать конфликт союзников в интересах немцев? Смерш зарылся в свои материалы, выискивая все возможные сведения о Ковалеве. Вскоре Зорин обнаружил, что в 1938 году, в разгар сталинского Большого террора, Ковалев, этнический украинец, уроженец Полтавской области, проходил по делу о возможном членстве в украинской националистической организации. Та якобы действовала среди курсантов офицерского училища Красной армии в Харькове, где Ковалев был преподавателем. Два других офицера, находящихся под следствием, показали, что с 1928 по 1937 год Ковалев шпионил за военнослужащими и организациями Красной армии. Его обвиняли и в том, что он воспитывает курсантов в духе украинского национализма. Ковалев заявил о своей полной невиновности. К счастью для него, начальник училища Онуфрий Нагуляк, центральная фигура в расследовании, отказался впутывать Ковалева. Нагуляк был расстрелян за участие в предполагаемом заговоре. Другой офицер, свидетельствовавший против Ковалева, впоследствии отказался от

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 96