Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 90
их обоих крайне уязвимыми для сил преисподней.
Единственная их надежда была на их личную незначительность.
Впрочем, уже тогда на экраны СССР вышел прекрасный мюзикл с Гурченко Рецепт её молодости, где один из героев славно так напевал (предвещая скорее наступление дикого капитализма):
Мы нищему, равно как принципу, рады, Здоровому желудку всё равно!
Так что ничтожество (личное) – никогда не является гарантией безопасности. В связи с этим можно вспомнить эпизод из Жизнеописания Эзопа (книга о Ксанфе-философе и Эзопе, его рабе, или похождения Эзопа), где один из учеников говорит другому:
«– Отчего это, скажи на милость, когда овцу ведут к мяснику, она молчит, а когда свинью ведут, она визжит во всю глотку?
Никто не мог ответить. А Эзоп говорит:
– Оттого, что у овцы и молоко полезное, и шесть отличная, так что её время от времени стригут и доят, и от этого ей становится только легче: вот она и идёт под нож спокойно, ничего худого не думая, и при виде железа не трусит. А от свиньи ни шерсти, ни молока, вот она и визжит, когда её ведут, так как знает, что годиться лишь на мясо.
И ученики воскликнули:
– Славный ответ, клянёмся всеми Музами!»
Вот так и мой ангел спокойно шёл в ледяной лесу: пока что пригодный лишь на мясцо (даже не мясо): он (лишь по невежеству своему) – полагал себя в безопасности; она, его плоти (мясца парного) – вкусившая, о страхе не ведала (тонким телом, парящим по-над пропастью своего пожилого и несколько рыхлого тела) лишь потому, что на месте страхов у неё сейчас были страсти.
Ей хотелось быть – с кем-то. Зря хотелось, ибо – безнадёжно.
Дело было вполне безнадёжно, Но делать его было надо. Жизнь была вполне безвоздушна, Убегая вдоль её взгляда. Ведь душа оставалась с ней И ложилась в постель – вместе с ней: Словно пух тополей! Никаких вам летейских полей. Её жизнь продолжалась – здесь: Этот мир ей достался – весь. И понять её очень несложно: Нестерпимо ей именно то, что вполне безнадёжно.
– Хороший текст, – сказал бы я (из своего будущего), если мог бы хоть что-то им сказать.
После чего обязательно бы добавил:
– Пожилой текст, потасканный, с ороговевшими подошвами души’.
Если бы я мог им это сказать, то и геологиня мне бы ответила:
– Такой же, как и моё лицо. С ороговевшими подошвами души’.
Но этого, разумеется, не произошло. Дело было вполне безнадёжно.
– И куда мы идём? – повторно спросил он, упирая именно на «куда».
Она не ответила. И без того было холодно. В преисподней, которая словно бы вовсе и не была преисподней. Просто было в ней отсутствие смысла, и всё. Впрочем, геологиня об этом ведала: нет в этом мире ничего, кроме достоинства и чести.
Даже жизни – словно бы нет: есть лишь отдельные телодвижения. Они шли. Их ноги утопали в снегах. Идти им было некуда, но – они обязательно шли.
Ходил ли ты, читатель, в зимнем нехоженом лесу?
Если ходил, тебе нечего объяснять. Если не ходил, тебе бесполезно объяснять. Это как с жизнью:
Ночь долго длилась в ожидании совы, Но первый зрячий объявил всем утро: – Вы спали? Что ж проснулись вы, Когда другие сон изображают мудро? И пустота цветёт на сотни лет окрест, И выходили в пустоту нагие… Не жили? – отвечаю. – Что ж рождались вы?
Она этого текста не знала и знать не могла: он ещё не был извлечён из тёплого облака ноосферы, дабы прозвучать на холодном просторе густого заиндевелого леса. Она не могла предположить, что эти буквицы будут сложены именно так и именно им, её никчёмным любовником.
Более того, я не знаю, хорош этот текст или плох. Я знаю лишь, что он правдив – просто потому, что правдив! И услышанный нами отрывок – его завершение, а не его начало; так почему его звучание – имеет такое значение? А потому: они шли и шли – их обувь и заледенела, и (так обычно бывает) промокла.
Им (помимо самого пути) нужна ещё мотивация… Наконец, по достижении какой-то (лишь ей ведомой) кондиции геологиня остановилась и сказала:
– Погоди.
Она достала из рюкзака (о котором я первоначально не стал упоминать, дабы не усугублять внешней сума-сбродности действа) помятую аллюминиевую фляжку (явно заслужившую – в отличии от него – право быть здесь) и спросила:
– Ты выпьешь со мной – за тех, кто в поле? Выпить следует равно в… – она назвала какую-то цифру, соотнеся разницу во времени часов: становилась ясно её скрупулёзность; он растерянно ответил:
– Я не пью, ты знаешь.
«В каждой трагедии есть две части: завязка и развязка; первая обыкновенно обнимает события, находящиеся вне (драмы), и некоторые из тех, которые лежат в ней самой, а вторая – остальное. Я называю завязкой ту часть, которая постигается от начала до момента, являющегося пределом, с которого наступает переход к счастью (от несчастья или от
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 90
