Помню, пару лет назад был я на премьере одного иностранного фильма, чрезвычайно возвышенного, увенчанного всевозможными призами. Вся публика в зале вздыхала, сморкалась, а многие достойные люди даже плакали светлыми слезами, меня же довольно интенсивно подташнивало от привкуса фальши. И забеспокоился я, и почувствовал себя отщепенцем, даже моральным уродом. Но когда зажегся свет и растроганные соотечественники разразились аплодисментами, я разглядел поодаль Рубинштейна, бросился к нему и спросил: «Скажи, Лёва, у меня затмение или же это туфта?» Поэт наморщил нос, и мне сразу полегчало.

Литературную жизнь автора этой книги обычно хронологически делят на две части, стихотворческую и прозаическую. Причем принято считать, что Лев Рубинштейн всё равно остался поэтом par excellence, просто до пятидесяти лет он писал стихи в виде стихов, а после пятидесяти тоже пишет стихи, но уже в виде эссеистики. Мол, смена жанра не меняет сути, ибо стихотворения раннего Рубинштейна эссеистичны, а его замечательные эссе по отточенности стиля, ёмкости и образности – стихи в прозе.

У тюркских степных народов, суровые условия жизни которых отсекали всё избыточное и оставляли в обиходе лишь самое существенное, литераторы традиционно делились всего на две категории: акыны и жирши. Первые – это (цитирую по энциклопедии) «поэты-импровизаторы, которые в речитативной форме выражают мысли, чувства и чаяния общества, обличают социальные пороки, воспевают героев, являются камертоном народных настроений». А жирши – это сказители эпических произведений, так сказать, мастера крупной формы, толстые-шолоховы. Очень правильная, между прочим, градация.

Я всегда числил Рубинштейна в акынах. Вроде бы всё совпадает. Налицо более или менее речитативная форма, обличение пороков, созвучность народным (то есть нашим с вами) чаяниям. Прокол лишь с воспеванием героев, но это, может, у нас просто временные трудности с героями. Было время, когда, восхищаясь рубинштейновским даром изложения, я приставал к нему, чтобы он взял да и написал роман о современности, которую он чувствует и умеет описывать лучше, чем кто-либо другой. Рубинштейн же не соглашался, утверждая, что он по своей природе акын, а не жирши (ну, не в этих точно терминах, но смысл возражений был именно таков). Я, помнится, ему даже поверил.

А теперь прочитал эту книжку и скажу: Рубинштейн – самый настоящий жирши, вне всякого сомнения.

Я ведь все эти тексты когда-то уже читал, по мере их опубликования. Однако, собранные под одной обложкой и в определенной последовательности, они обретают новое качество. Получился роман и, пожалуй, даже эпическое произведение о нашей с вами жизни, о своем и о чужом, о вчерашней, сегодняшней и завтрашней России. И не только о России. Знаете, мне даже кажется теперь, что только таким и может быть роман, написанный о современности. Обрывки подслушанных разговоров, какофония и эхолалия, мелькание ярких и тусклых жанровых сценок, несущественные детали, спонтанные эмоции, незаглушенные запахи – одним словом, духи 2 и дух2 и нашего времени. Фабульность здесь будет искусственностью, а стало быть, ложью. Сюжет ведь появляется, когда всё уже закончилось, всё устаканилось, прояснилось и выпало на дно в виде осадка, удобного для анализирования и, если охота, мифологизирования. Иными словами, когда все уже умерли.

Но много нас еще живых, и по этому поводу незачем печалиться. Между прочим, книжка Рубинштейна еще и об этом.