вечном городе и действующий через весь преемственный ряд пап, получающий таким образом единство и солидарность между собой. Таким образом,
видимый папа является орудием, часто весьма несовершенным, а иногда и совсем негодным,
посредством которого незримый руководитель церкви (то есть ведь дух апостола Петра)
проводит свое действие и направляет исторические дела земной церкви в каждую данную эпоху; так что каждый папа есть не столько глава церкви, сколько вождь данной исторической эпохи. Но если в это свое время он умеет вести временные дела церкви в согласии с ее вечными целями (да как же бы ему не уметь, если он, независимо от своих личных качеств, все-таки остается орудием духа апостола Петра?), если он является чистым и достойным орудием Вечного Первосвященника и Его верховного апостола (значит, он орудие не только духа ап. Петра, а и самого Иисуса Христа), тогда христианское человечество прямо видит через него то, что больше его, и признает в нем своего истинного вождя и главу» (значит, иногда только вождь, а иногда и глава вместе; кто же судит непогрешимого и решает о его достоинстве?). В этих немногих строках столько удивительного, что и не перечислишь всех недоумений, которые рождаются при их чтении. У церкви, значит, две главы невидимые: Иисус Христос – глава всей церкви небесной и земной и дух апостола Петра – только земной, и еще третья глава видимая – папа, впрочем не постоянная, а только перемежающаяся, иногда бывающая, иногда нет, и в последнем случае заменяемая вождем, но все-таки остающаяся орудием духа Петрова. Далее, если, несмотря на недостоинство и даже совершенную негодность, папа все-таки остается орудием духа апостола, то и тут является, без сомнения, некоторое таинство, которое, однако же, мы уже не вправе назвать восьмым, потому что это будет таинство некоего особого низшего разряда, таинство, коим недостойному сообщается благодать не Божия, а апостольская только, и через это таинство ряд пап оказывается рядом оракулов, через которых говорит дух апостола, по крайней мере, когда папы говорят ex cathedra. Могучий и бессмертный дух апостола таинственно связан с его могилой в Риме! Почему же только его духу дана такая привилегия, или только на его дух наложена такая повинность? – оснований для этого не видно. Такая связь духа с могилой и оракульское действие на пап не будет ли тем, что Хомяков называет фетишизмом места? И если эта связь существует, переставали ли папы быть орудием духа, когда жили в Авиньоне, и перестанут ли, когда переселятся в Фульду или на остров Мальту, как имели намерение? Если столькое зависит от освящения места могилой, то не гораздо ли большую таинственную силу должен бы иметь Иерусалим? И значение главы, или, по крайней мере, вождя церкви, не вернее ли бы было присвоить Иерусалимскому, чем Римскому патриарху?
Из всего сказанного об этом предмете видно, что хотя догмат Символа о церкви и читается одинаково и в тех же самых словах как православными, так и римскими католиками, но смысл, соединяемый ими с этими словами, совершенно различный, так что тот и другой смыслы не могут считаться правильными, и если один православен, то другой еретичен, а ведь в смысле, в содержании веры и вся сущность дела, говорит сам г. Соловьев. Если отнести этот смысл, это значение догмата о церкви к тому времени, когда был изменен Никео-Царьградский Символ, то окажется, что латиняне относили тогда понятие о ее святости и кафоличности единственно к своему римскому патриарху, так как присвоили ему право провозглашения обязательного для всей церкви исповедания веры, ибо, когда присвоили себе это право относительно одного члена Символа, уже нет никаких оснований, почему бы они могли не счесть себя в праве поступить точно так же и относительно всего Символа, любая часть которого ведь не более же священна и неприкосновенна, чем всякая другая. Если же отнести понимание догмата о церкви к последующим временам, и в особенности ко времени после последнего Ватиканского собора, то очевидно, что понятие это заключает в себе по крайней мере следующее догматическое учение: верую во единую святую, кафолическую и апостольскую церковь, всецело передавшую свой существеннейший атрибут быть органом познания божественной истины единому лицу папы. Г. Соловьев утверждает, что такая передача столь же законна и сообразна с духом церкви, как и передача этого атрибута ее собору. «Это не значит, – говорит он, – чтобы Православная Церковь принимала самую форму соборности за непременное ручательство истины… Верить в собор вообще или в соборное начало никто не обязан… Соборное начало само по себе есть начало человеческое и, как все человеческое, может быть обращено и в хорошую и в худую сторону… Ясно, таким образом, что соборность не ручается за истинность, а следовательно, не может быть предметом веры». Это все совершенно справедливо. Поэтому Православная Церковь и не верит в собор как в собор, подобно тому как Римская церковь верит в папу как в папу. Православная Церковь верит только в самое себя, а потому и в такой собор, который ею утвержден, который есть ее проявленный голос, выражающий истинное, изначала ей присущее, исповедание, и потому нарекает его Вселенским. А это-то, по самому существу дела, несообразно, несовместимо с догматическим признанием непогрешимости папы в деле учения, признанием без рассуждения, без оценки им провозглашаемого или имеющего еще быть им провозглашенным признанием, так сказать, предварительным, как было бы несообразно и несовместно с таковым же признанием непогрешимости и собора. Церковь никогда не признавала непогрешимости собора вообще или собора с такими-то и такими-то определенными признаками, а признаёт только непогрешимость тех семи соборов, которые сама, а не кто другой, нарекла Вселенскими, так же как и тех, которые и впредь наречет Вселенскими.
В самом деле, где же ручательство за тождество исповедания церкви с исповеданием папским? А Римская церковь, при самом выгодном для нее толковании догмата папской непогрешимости, должна признавать его совпадение, это тождество не только за все прошедшее время, вопреки истории (признание полуарианского Символа папой Либерием и осуждение Вселенским собором папы Гонория, недопущение одним папой вставки в Символ и допущение ее другим), но и, так сказать, предварительно и за все будущее время бытия земной церкви. Г. Соловьев приводит примеры ложных, еретических соборов, имевших притязание быть Вселенскими.
Но эти примеры свидетельствуют не за него, а против него, ибо доказывают, что критерий истины полагает Православная Церковь не в каком-либо формальном, наружном качестве того или другого исторического собора, а в признании или непризнании голоса собора за свой собственный голос. Как же поступить
