Напротив того, Швейцария весьма устойчиво сохраняет свое федеративное устройство, ибо природой страны обеспечена от внешних нападений и утверждена в своей независимости общепризнанным нейтралитетом, а устройство ее по типу равновесия с достаточной удовлетворительностью соответствует действительному распределению сил по кантонам.
Америке прилична федеративная форма, потому что самое географическое положение уже обеспечивает ее независимость, а невыяснившаяся еще народность, находящаяся в период своего этнографического образования, делает возможной всякую провизуарную форму государственности, которой еще не с чем сообразоваться.
Если применим эти требования к Славянству, то легко убедимся, что этнографические стихии его именно таковы, что никакая форма политического соединения, кроме федеративной, не может их удовлетворить. Притом соседство могущественной и враждебной Европы заставляет принять форму тесного федеративного соединения, а сравнительная сила славянских племен, так же как и историческое воспитание и приобретенная вследствие его Россией политическая опытность, с такой очевидностью требует гегемонического типа федерации, что относительно этого может возникнуть сомнение только в головах обезнародившейся, оторванной от всякой действительности почвы польской шляхты.
Таким образом, все внутренние и внешние условия соединяются для доставления устойчивости и долговечности именно федеративной форме устройства Славянского мира.
Но пусть при всем этом политический союз славян будет недолговечен, пусть век его ограничится тем же сравнительно коротким сроком, который выпал на долю покойного Германского союза.
Это допустимо без особенного вреда для Славянства, если в течение этого времени самобытность и независимость его успеет получить признание со стороны теперешних его врагов, – если враждебность Европы к независимому самобытному Славянству прекратится, будет ли то по сознательной необходимости примириться с раз осуществившимся фактом или по сознанию своей слабости ниспровергнуть его. Пусть примет тогда Славянство более просторную форму политической связи между своими членами, пусть обратится из тесного федеративного союза в политическую систему государств одного культурного типа. Главная цель его (которая не политическая, а культурная) будет уже достигнута: общие соединенные усилия для достижения независимости и самобытности, так же как и продолжительное сожительство, так сказать, под одной политической кровлей разольют по всем слоям общества разных славянских народов чувство и сознание соединяющего их племенного родства.
С другой стороны, продолжительная, многократно возобновляющаяся борьба с Европой, без которой не может осуществиться судьба Славянства, посеет спасительное отчуждение от того, что идет от врагов, и тем более заставит ценить и любить свое родное исконно славянское. Если бы такое отношение к чуждому европейскому и своему славянскому и перешло даже должную меру справедливости, перешло в исключительность и патриотический фанатизм, то на время и это было бы в высшей степени благодетельно и целебно после столь долговременного искривления нормальных отношений в противоположную сторону. Так, чтобы выпрямить дерево, которое долго гнул ветер в одну сторону, надо насильственно перегибать его в другую. Поэтому борьба Славянства с Европой – этот последний все ближе и ближе надвигающийся, все более и более созревающий фазис Восточного вопроса – имеет, думаем мы, столь же важное значение, как и торжество Славянства и утверждение его независимости и самобытности[114].
Затем необходимым плодом политического объединения Славянства явился бы общий язык, которым не может быть иной, кроме русского; он успел бы приобрести должное господство для того, чтобы между всеми членами славянской семьи мог происходить плодотворный обмен мыслей и взаимного культурного влияния.
Таким образом, существенное единство было бы достигнуто; а с достижением внутреннего содержания форма много бы потеряла важности и значения, – если только, повторяю я, обстоятельства так бы сложились, что эта форма перестала бы быть необходимой оградой и обороной сущности.
Многие истинные и искренние друзья Славянства и теперь видят главное в этой сущности, так что стремления и желания их клонятся только к достижению духовного единства возведением русского языка в общий язык науки, искусства и международных сношений между всеми славянскими народами. Говоря безотносительно, мы совершенно разделяем их образ мыслей, но полагаем только, что такой взгляд на предмет совершенно непрактичен: именно потому, что духовное единство есть главное, существенное, высшее; политическое же объединение – сравнительно низшее. Это низшее и должно быть прежде всего достигнуто, дабы высшее могло осуществиться; с него нужно начинать, так как это фундамент.
Мне кажется, что возведение русского языка в общеславянский, пока славянские племена не освобождены политически (пока они составляют части посторонних чуждых политических тел и принуждены собой питать, укреплять и поддерживать эти тела), с одной стороны, дело столь же малоосуществимое, как известный способ ловить птиц, посыпав им соли на хвост; с другой же – малополезное, если бы и было осуществимо. Доказательством этому последнему может служить Галиция, где (по самому племенному составу ее жителей) русский язык есть язык народный; и что же, можно ли довольствоваться таким единством? Несмотря на единство языка, существует ли настоящее духовное единство между Россией и Галицией? Да и самому языку этому не угрожает ли постоянная опасность то от разных искажений, правительственно в него вводимых или поддерживаемых, то обращением его в язык каких-то парий, который устранен от науки, от литературы, от всех высших проявлений человеческой мысли.
Несколько лет общей борьбы, в простом буквальном смысле этого слова, – борьбы, веденной за одно и то же святое дело, несколько лет политического сожительства сделают больше для духовного единства славян, для возведения русского языка в общеславянское средство обмена чувств и мыслей, нежели столетия самых напряженных неустанных усилий путем частных совещаний, изустных и печатных проповедей.
При политической разъединенности сознание потребности в общем языке может быть только чисто идеальным, к которому могут быть способны лишь немногие избраннейшие люди Славянства, да и из них – только те, которые или по редкой светлости своего взгляда, по горящему в них глубокому народному чувству, или по особенно благоприятным обстоятельствам развития не поддаются разъедающему Славянство европейскому влиянию. Напротив того, политическое объединение обратит распространение русского языка по всему Славянству в насущную будничную потребность не одних только высокообразованных и развитых личностей, не одних ученых или литераторов, а всякого практическим делом занимающегося человека. Самые простые меры, принятые к обучению в школах русскому языку, могут в немного лет доставить ему то же распространение, то же господство, которое получил немецкий язык между австрийскими, турецкий – между турецкими и которое, без сомнения, скоро получит мадьярский между венгерскими славянами.
Как велико значение политического объединения для распространения языка между инородцами, даже враждебно расположенными к языку господствующего племени, можно видеть на примере
