Режим содержания можно было растянуть в любую сторону. Перевоспитанием считалось, если воспитанники друг за другом наблюдают, и на подведении итогов за день (перед отбоем это делалось в школе) каждый воспитанник должен сказать перед всеми в отряде, что ему известно о чьей-то провинности или поступке, и вынести свое предложение о наказании того, о ком рассказал. А если вдруг кто-то о ком-то что-то знал и не сказал, то он считался вдвойне виновным и наказывался сурово — вплоть до карцера.
В карцере сидели от суток до двух, 24 часа или 48 часов. Питание в карцере было пониженным. Если кто-то попадал в карцер, то там его раздевали до трусов и ставили перед глазком на дверях по стойке смирно, и не дай Бог дежурный увидит, что ты не стоишь перед глазком в камере, а лежишь на полу, ходишь, сидишь, — будешь битым.
В камере изолятора все так же, как в тюрьмах, только кровать стоит с голой сеткой и более ничего нет. Камера с тусклым светом, маленьким окошечком, в два слоя решетка. Бывало, воды на пол пару ведер выливали с небольшим количеством хлорки. На колени перед глазком ставили. И так далее.
Придраться можно было ко всему. Коронным номером в школе было писать в постановлении «неактивное поведение», «грубость старшим», «хамство» и так далее. Однако беспредельная наглость, хамство и грубость были со стороны дежурных, учителей, мастеров, воспитателей.
После отбоя и до шести утра в туалет по одному ходили, и хоть в штаны наложи, но не пойдешь в туалет, пока первый не вернется оттуда. Сутки расписаны по минутам, поэтому на оправку ходили строевым шагом. Время оправки зависело от настроения такого же, как и все воспитанника; только тем он отличался, что морда побольше и кулак, но зато он со всеми строем не ходил, а сбоку, в стороне.
В каждом отряде было по несколько активистов, как и на малолетке, которые пользовались определёнными благами от администрации. И как в колонии, так и там, в школе, в хозкаптерке или умывальнике актив отряда вёл профилактическую работу через кулак с теми воспитанниками, кто были не такие, как все, кто где-то что-то нарушил, подозревались в чем-то или не угождали воспитателю или кому-то из администрации школы.
Я лично много страдал во время школьных занятий с сентября до лета следующего года, потому что был тугодум, многое в свое время упустил на воле из школьной программы, а далее учиться без начальных знаний не так уж и просто. И получалось, что в школе я плохо учился и ненавидел её и всех, кто вокруг меня, но молчал и не считал нужным с кем-то разговаривать. Мне объявляли бойкот: было так заведено в школе, и не дай Бог, если кто-то со мной заговорит. Постоянно чистил всему отряду ботинки, был вечным дежурным уборщиком умывальника и после отбоя был в числе нарушителей — мыл полы в корпусе, убирал плац и мыл на улице асфальт. Руки были у меня в цыпках и потрескавшиеся, в глубоких ранках. А после уборки и мытья меня заставляли ходить по кругу плаца строевым. А утром опять подъем, зарядка и в школе занятия, а какие занятия могут быть, если все болит и засыпаешь на уроках. На переменах я вечно стоял около класса по стойке смирно с учебником в руках, что-то учил и почти ничего не запоминал.
На работе после школы у меня вроде бы все ладилось и было все хорошо. Одна беда для меня была — это занятия в школе, все, можно сказать, беды были из-за неё.
Один раз в неделю привозили кино в клуб, но редко удавалось посмотреть кино. Вместо фильма я ходил строевым по плацу или его подметал, как и всю территорию спецшколы с другими нарушителями. Посылки можно было получать только с разрешения воспитателя. Для меня это удовольствие было редким. Как-то кто-то из своей посылки дал мне несколько конфет, и я их не съел, а спрятал в карман, а потом смотрел на них, нюхал и вспоминал волю, колхоз, может быть, еще что-то. У меня нашли эти конфеты, привязали к ним нитки и одели поверх ушей за то, что я не съел их в столовой, а украл со стола и вынес из столовой, что строго запрещалось. Недели две, наверное, я с этими конфетами на ушах ходил по школе и был бит всеми, кто пожелает, был посмешищем. А сколько раз двойки на ушах и на шее приходилось носить и терпеть унижения как от взрослых, так и от пацанов! И что характерно: идиотизм какой-то происходил в этой школе. Если я сегодня нарушил режим содержания, то из-за меня всех наказывают, завтра другой что-то нарушит, и из-за него нас всех накажут. Потом еще кто-то что-то сотворит, и из-за него всех накажут. И так бесконечно продолжается. Из-за меня, например, отряд наказан, и мы вместо отдыха ходим по плацу, и я, как нарушитель, хожу впереди строя. Сбоку идёт воспитатель и разжигает пацанов, давя на психику: «Вот видите… это из-за него вы ходите, а могли бы отдыхать. И как вы терпите?.. Или вам нравится вместо отдыха из-за какого-то негодяя в такую холодину строевым топать?» И уходит в корпус, и смотрит из окна за отрядом. А отряд, только за угол зашёл, налетает на меня (или любого другого нарушителя), и начинает бить кто во что горазд, желательно не в лицо. Воспитатель выйдет, что-нибудь крикнет типа: «Эй, председатель, почему разошлись? Что случилось там?». А председатель отвечает:
«Да споткнулся нарушитель и упал, ему помогли товарищи подняться, и сейчас будем дальше ходить строевым».
Жизнь в спецшколе представлена как непрекращающийся кошмар, ад, потребность вырваться из которого становится лейтмотивом всего существования.
Если бы в спецшколе было хорошо детворе, то не было бы там и членовредительства и все было бы хорошо. Я знаю, к примеру, Крестина Володю, который несколько раз пытался отравиться клеем, щелочью, гвозди глотал или кнопки, попадал в вольную больницу, но ненадолго, и опять травился, и опять больница, и сразу назад. И издевки в его сторону были и от администрации, и от пацанов. Фамилии многих я не помню, кто и ноги, и руки, и сухожилия умудрялся себе порвать и т. д.
Про себя скажу, что хотел вырваться из того ада и тоже смог договориться с одним пацаном, чтобы он меня кинул через себя с высоты вниз на землю, чтобы что-нибудь поломать или разбить, и успеха добился, но небольшого: все получилось, но поломал лишь левую ключицу. Были и ушибы и кровоподтеки, но главное — перелом, и месяца три я в гипсе по пояс проходил. Меня загипсовали и сразу назад привезли и в изолятор посадили. Но было хуже сначала: меня в кабинете режимника за перелом избили как собаку, а потом только повезли в больницу, но пацана я не выдал.
Чтобы там как-то выжить, поневоле будешь время от времени зубы как собака показывать, чтоб совсем не запинали. Я по прибытии старался повода никому не давать ездить, как говорится, на мне в той спецшколе, стоять за себя было нужно, и я стоял до последнего года и дня моего пребывания там. Было время, когда невыносимо стало терпеть унижение и насилие со стороны таких же пацанов, как я, и других. Так, однажды меня наказали за что-то, и я сидел и всем тридцати человекам отряда чистил в каптёрке ботинки. Активисты подговорили Бойко Сергея, воспитанника моего отряда, чтобы он меня избил, пока отряд на политзанятии. От него я совсем не ожидал такого, но что-то, наверное, ему пообещали за расправу надо мной.
Сергей был крупный, рослый пацан и сильнее меня, и, конечно, он меня избил. И что-то у меня планка упала в голове, и как-то получилось, что я допрыгнул до его головы, уцепился за уши и об угол стены сильно разбил ему голову сзади и покусал, куда попало и опомнился тогда, когда меня вытащили из-под обувного шкафа. Когда я ему голову разбил, он закричал, и вскоре забежали активисты и воспитатель временный и забили меня ногами под этот стеллаж или шкаф (разницы нет).
Я был весь в крови, и меня отволокли в сушилку под кран, где была вода. Только я отошёл, пришёл в себя, как в сушилку вошёл Хазов Сергей из моего отряда, что-то затрубил с понятиями, думая, наверное, что я не могу постоять за себя, потому как меня побили сильно. Но тут меня опять заклинило, и я ему голову тоже разбил о батарею. И опомнился тогда, когда меня зам по режиму затащил в кабинет и бил. Я там все стулья собой, собственным телом, собрал в кучу. Помню, что он бил меня своей пепельницей по голове и стопой то ли журналов, то ли книг. Очнулся я в карцере, где проходная жилзоны. Ну и далее всяко было, ну да ничего, выжил.
