как ни в чём не бывало, словно давние приятели, а через секунду мирно и спокойно расходимся. «Как будто могло быть иначе», – с улыбкой думаю я. Таким образом сделав полукруг, иду на спуск и любуюсь посёлком уже с другой стороны. Он и правда свободный – стоит горделиво на склоне, у самых вершин. Недаром и закрыт был самым последним из всех. Мистика, да и только!
На ужин сварили кусочки теста, заправленные тушенкой, листьями одуванчика и чесноком. Вот съедим на утро остатки гречки, и останется у нас один рис, целых полтора килограмма.
На этот раз снилась мулатка. Жеманная, ненасытно ласковая, вся такая упругая. Проснувшись, долго не находил себе места, наспех обулся и выбежал из дома, чтобы на пороге снова увидеть снег. Но холод не остановил меня от намерения охладить пыл в кипени потока горной реки. Вода, кажущаяся необычайно холодной, взбодрила, мигом привела в чувство, последние капли сна унесла прочь. Обратно возвращался бегом. Свежо, хорошо! Как быстро ты просыпаешься в природе, как рад любому проявлению ее!.. И десяти минут не прошло, а я уже собран, готов выступать в поход – какая экономия времени! И никакой тебе лени, разнеживания в постели, безобразной потери жизненных сил. Одно неистребимое, ёмкое желание двигаться, смотреть, слышать, радоваться этим простейшим вещам – жить.
– Подъем!
– Уже готов!
Завтрак проглатывается незаметно, в момент, и вот – мы уже прощаемся с горным поселком. За ручьем берет начало конная тропа и начинает тянуться на перевал, временами теряясь среди побуревших зарослей карликовой березки, но всё еще остающаяся вполне пригодной для верховой езды. Свободный и все другие поселения, которых на Приполярном Урале больше полутора десятка, основывались приблизительно в одно время, период 1936–1938 годов, когда механизированной техники в геологии еще не было, и грузы с оборудованием и провизией транспортировались на лошадях. Поэтому конные тропы по Приполярному Уралу раскиданы вдоль и поперек – некогда эти места были куда оживленнее, чем сегодня только можно представить. Пик активного функционирования поселков приходится на 50-е года XX века, когда многочисленные экспедиции вели поисковые и добычные работы как на европейской, так и на азиатской частях Урала. На Северной Народе располагался аэродром, сюда летал АН-2, в Центральной Народе стояла пилорама, в Парнуке работала пекарня. Ревели двигатели, пробивались дороги на перевалы, по горному лесу чадили дымокурами бородатые люди – горный край интенсивно осваивался, а затем, начиная с 1960-го года, жизнь стала затихать. Все летние поселки разом свернули работы в период 1960–1965 годов и были упразднены, кроме трёх функционирующих круглогодично – Свободного, Желанного и Неройки (в последнем, при населении в 360–400 человек, располагались детский сад и школа), поэтому можно сказать, что край давно пережил пик своего развития. Но до сих пор следы былой славы можно встретить здесь повсеместно, такие как дома или покореженное стихией оборудование, и в частности это конные тропы. Больше пятидесяти лет миновало, как последний наездник проезжал по ним, и всё равно, их наличие чётко угадывается до сих пор, особенно на высоте.
И вот, мы на очередном перевале. Уходить не хочется! А путь к свободе, оказывается, не менее труден, чем и прочь от неё! Решив передохнуть, любуемся на домики, оставшиеся далеко внизу. Впереди темно-зеленым покрывалом, скрадывающим сами сгорбленные вершины, расстилается долина реки Народы. От неё веет незримым могуществом и древней силой, столь же глубокой, как сами горы, их бесчисленные каменистые пади и таежные марева. Казалось, этот лес не имеет границ, что он и есть центр всего, что он первороден и являет начало всей жизни северной земли. На спуске пропадаем в кедраче. Отсюда тропа клонит к устью Свободненского ручья и водком скользит по коридорам мелкого березняка, который дождь намочить намочил, а солнце просушить забыло, выводит к броду, а затем и к берегам самой реки. Склоны Народы местами оголены, кое-где из-за чащобы проглядывают шпили останцев, но мы не обращаем внимания на эти заманчивости, упорно пробиваясь вперед, к истокам реки, внимательно исследуя все её повороты. Цель давно ясна: не затеряться в густой тайге и не пропустить начало того ручья, с помощью которого мы надеемся пересечь следующий хребет под названием Хобе-из. И вскоре из зарослей, надёжно укрывших старые развалины некогда существовавшего тут кордона, выскользнула заросшая тропа, намеченная зарубками на деревьях еще в те времена, когда её не было. Неожиданно зарубки вывели к временной стоянке оленеводов – чистовине, приветливой поляне посреди глухого таёжного несоответствия… Покрутившись на месте выяснили, что отсюда, с этой пажити, начинается санный подъем на Хобе-из одной из Саранпаульских бригад, каслающей здесь ранней весной.
– Опять перевал, – вздыхает Иван. – Сколько можно!
– Пока не «выгоришь» изнутри. Перевал – это же всего лишь аллегория, не стоит обращать на факт его существования никакого внимания, главное – чувства, что вызывает подъём на него. Помнишь известный рассказ Бунина? В жизни кругом такие перевалы, которых мы стараемся избегать. А автономное путешествие в горах вынуждает тебя принимать трудности как само собой разумеющееся, естественное от природы, и, становясь привычкой, они делают тебя только сильнее.
– Чтобы потом, возможно, и от этого отказаться, – вымученно улыбнулся он. – И так, видно, до бесконечности… Бесконечные игры для разума. В чём, спрашивается, смысл?
– Нет, это заблуждение. Когда перевал перестанет быть для тебя таковым, ты обретешь возможность почувствовать и пережить что-то совсем иное – посмотришь на мир с высоты. Как же это звучит символично! А в реалии ещё и мистично звучит. Однажды земная жизнь исчерпается до конца и, если ты не остановишься, не застынешь в метаморфозах печали и радости, прорвешься сквозь все сомнения и решения, освободив сердце от них, то увидишь другие данные человеку возможности и пути. Огонь, вода и медные трубы это только начало…
– Это означает противоречие общей концепции, что человек должен жить обычной жизнью, чтобы пережить всё так, как ты говоришь.
– Естественной жизнью, ты хочешь сказать? Но никак не обычной. Обычная жизнь у нас здесь и сейчас, а там, в городе, у телевизора, жизни вообще нет. Только лживая пропаганда ее, прививающая соответствующий стереотип.
Ответом на эти слова послужил таинственный шепот крон старого леса, под сени которого нам предстояло войти.
– Слышишь? Жизнь всегда столь же непредсказуема и прекрасна, как твой следующий шаг или шелест этих крон – голоса дорог.
– Я надеюсь, пренебрегая любой степенью усталости, когда-нибудь постичь этот древний язык образов и сравнений, которым сама природа открывает тайные двери лабиринта моей души. Потому что уже чувствую, буду переосмысливать этот поход раз
