Проснулся я от того, что меня что-то придавливало сверху грудной клетки и становилось трудно дышать. Я открыл глаза. За окном светало. Таня лежала на левом боку, вплотную прижавшись ко мне, а её правая рука лежала на моей груди. Моя правая рука от локтя до плеча была охвачена её грудями и начинала неметь. Она спокойно спала и тихо посапывала мне прямо в ухо. Это меня раздражало. Я попытался освободиться, и тут она проснулась, тоже зашевелилась. Я повернул к ней голову, с утра больную, и негромко сказал: «С добрым утром, дорогая». — «С добрым утром, а сколько же время сейчас?» — спросила она. «Не знаю. Обычно я просыпаюсь часов в шесть или раньше». — «Пить так хочется. Принеси мне, пожалуйста, попить, может, что там осталось с пьянки», — сонно улыбаясь, прошептала она. Я тихонько встал, вышел на кухню и принес оттуда начатую бутылку «Фанты». «А ты пить не хочешь?» — открывая бутылку, спросила она. «Я после чего-нибудь покрепче выпью, не хочу сейчас там лазить по столу, тарахтеть посудой. Эти ж спят еще», — кивнул я головой на другую комнату.
Таня, утолив жажду, поставила бутылку на стоящий рядом стул, нырнула под одеяло, прижалась ко мне, положив ладонь на мой член: «Ой, какой ты теплый! Можно тебя пригласить в свою жаркую избушку? Она так тебя ждет, скучает и желает! А хозяин твой как будто и не слышит, о чем я говорю. Вовочка, он уже хочет!» — «Ну раз хочет, тогда садись на него сверху и начнем. Мне так нравится. Давно в стране равноправие, и женщина сверху может быть».
Таня, навалившаяся сверху на рассказчика и практически насилующая его, — симптоматичный и символичный образ для данного текста. Ссылка на «женское равноправие» едва ли должна восприниматься в рамках описанной ситуации слишком серьезно. Воплощение материнского начала, она придавливает нашего героя, не оставляя ему простора, не давая передохнуть. Её необъятные груди цепко держат его за руку: попробуй, мол, выбраться, и узнаешь тогда, что будет! Не случайно Муханкин отмечает: «Это меня раздражало». Деспотическая мать, подмявшая под себя сына, не хочет выпускать его из своей власти. Её облик предстает в восприятии рассказчика гротескно гипертрофированным: огромные груди, напоминающие большие мячи, свисают аж до пояса, и их соски грозно колышется перед его глазами, угрожающе чернеет влагалище своего рода омут, куда, как кажется, герой может быть раз и навсегда затянут, а слоновьи ноги великанши грозят превратить его в «мокрое место». Опасающийся «материнской фигуры» сын пытается нейтрализовать исходящую от неё опасность и сознательно подпаивает её, тайно подливая в фужер с пивом водку. На какое-то время он приуспокаивается, и ему кажется, что план удался. Великанша Таня повержена, она засыпает богатырским сном, и возникает дающая успокоение передышка. Ищущий свободы и независимости «сын» с облегчением вздыхает. Теперь он уже не обязан во всем подчиняться тиранической матери. Его бунтарство проявляется в несколько неожиданном (с учетом всего прочитанного нами ранее) заигрывании с сексуально привлекательной и дразнящей его воображение Леной, возникающей перед ним в погруженной во мрак комнате в одних трусиках. «Хочешь глянуть», — игриво предлагает он ей.
И действительно, сама ситуация делает особо привлекательной попытку бунта. Рядом — поверженная и сопящая во сне великанша-«мать», за стеной — также выведенный из строя любовник, и молодая, сексуально раскованная женщина, обладание которой может стать вызовом материнской власти, — в пределах досягаемости. Но надежда на освобождение выглядит в данной фантазийной ситуации иллюзорной: Лена отвергает заигрывания, а «великанша» пробуждается от своего богатырского сна и взгромождает все свои необъятные телеса на героя, утверждая свое господство над ним.
Хотя рассказчик, неосознанно бравируя в безнадежной для себя ситуации полного подчинения и подавления, подталкивает воспрявшую духом «великаншу» к сексуальной позиции, подчеркивающей её доминирование, он не испытывает ни любви, ни даже особо выраженной признательности. Единственное, что ему остается, — это злорадно думать про себя, что «Женька все же симпатичнее этих двух и лучше, наверное, чем они, во много раз», рассчитываясь за невозможность высвобождения и с той женщиной, от чьей власти он пытался увильнуть, и с той, которая не поддержала его в этом начинании.
Очевидно, что именно в данном эпизоде наш автор, как никогда ранее откровенно, раскрывает один из подспудных мотивов своего эротического фантазирования.
Если Таня преуспела в роли великанши лишь в конкретной ситуации, то другая «героиня», Тамара, как мы помним, изначально наделена исполинским ростом, и переход от Тани к ней выглядит с учетом этого логически мотивированным.
Как-то так получилось, что я зашёл в магазин к Тамаре перед закрытием. «Ты как сегодня? Располагаешь временем?» — спросим меня Тома. «Свободен хоть до утра», — выпалил я, а потом подумал, что слово не воробей. «Ты меня подожди немного, я тут нагрузила сумки, и еще пакет с солью нужно забрать домой. Поможешь мне, а то я уже рук не чувствую. Грузчик до склада только переносит мешки, короба, а весь день до прилавка сама таскаю, все помощников не имею. Ты видел женщину, что сейчас здесь была? Ту, что в подсобку пошла? Это моя начальница. Она давно тебя заметила. Знаешь, что говорит? Ростом мал, а так ничего мужчина. Ну я сейчас. Но пакет только за ручки не дергай, а то оборвутся. И дверь на меня с той стороны придави, а то плохо запор закрывается и дверь не заходит в паз».
Этот магазин, где работает Тома, в городе называют «портовским». С другой стороны магазина, из-за угла, на котором примостились две телефонные будки, появляется Тома и с ней еще три женщины. Торговля есть торговля: каждая после работы что-то тащит. Среди всех и Тома с двумя сумками в руках — тоже несет что-то домой. «Это курица от себя гребет, — шутит Тома и смеется, — а мы по бедности все под себя, и так всю жизнь. Мы сейчас ко мне поедем, глянешь, как я живу».
Лифт поднялся на восьмой этаж, остановился, мы вышли, свернули влево, в коридорчик, и повернули затем направо. За железной дверью послышалось какое-то движение, и басовитый тяжелый гав дал о себе знать: там здоровая собака.
И вот замок открыт. «Так, — сказала Тома, — я сейчас захожу первой, а то у меня ну очень большая собака — водолаз, но умная. Я поговорю с ним, покажу тебя, и не бойся, не укусит, понюхает и все — в обиду не даст, но не выпустит из квартиры».
Все так и было, как сказала Тома, а главное — я и сам не желал уходить куда-то. Еще бы я ушёл от такой дамы. Пока Тома хлопотала на кухне, я обследовал её двухкомнатную квартиру. В зале мы раскрыли маленький столик довольно-таки вместительный, накрыли его разными блюдами. Тем временем телевизор показывал свое что-то вечернее, а далее и ночное, а магнитофон время от времени принимал в себя новые кассеты взамен уже проигранным.
«Что будем пить? — спросила Тома, лукаво глядя на бар. «Все, будем пить все, много и сразу», — сказал я опять необдуманно, отчего в душе екнуло. «А сколько же она сможет выпить? — подумал я. — Им же, этим бабам, сколько ни вливай, все мало. Ты пьяный уже, а они еще нет. Это ж надо еще будет и любовью с ней заниматься, проделывая всякие виртуозности, находя шутки, анекдоты, фантазировать что-то придётся, ухаживать за ней, но без этого нельзя — иначе зачем ты здесь. Все как всегда будет идти к постели, в таких случаях другого и не может быть. А вдруг собака заревнует? Двери в зал нет, а она везде заходит, вон как смотрит изучающе. Ну телок целый, за один раз перекусит напополам, гад, и костями не подавится. Зачем он такой нужен здесь? Конечно, живет богато, по всему видно, вон вся в золоте сидит, аж страшно к ней подступиться».
— Итак, прелестная моя хозяюшка, мы начинаем наш маленький праздник. Разреши мне предложить для начала то, то и это, теперь вот так, и эдак, и т. д. и т. п.
