Заметно, что как автор текстов и фантазий Муханкин связывает с каждой из волгодонских женщин различные личностные характеристики и тональности повествования. Женя — тихая, скромная и домовитая, и все, относящееся к ней, сперва романтично, а затем, скорее, прозаически реалистично. Преданная мать, она и Владимира пестует на кухне и в постели как любимого сына. «Большегрудая и пышнозадая» Таня — это тоже разновидность «материнской фигуры» (сам повествователь заявляет, что он «сынок перед ней«), но она активна и энергична, и в описаниях взаимоотношений с ней преобладает деловой стиль. Тамара из магазина (её имя еще не называлось, но ей отведена в дальнейшем значительная роль в муханкинском эротическом романе) кажется неким развернутым повтором «великанши» Наташи. Только образ Наташи-великанши не получил, в отличие от неё, подробного развития. Тут доминирует комбинация вульгарности и комизма. О возрасте Тамары нам не суждено узнать, но то, что это женщина крупная, «необъятная», будет повторено не раз. Сексуальное фантазирование на тему великанши также, похоже, стимулировало низкорослого слабака Владимира.
Вечером в условленное время я встретил Таню, и мы решили идти к её дому пешком. Таня сразу взяла меня под руку, и мы шли, как родные, любящие друг друга люди, по улицам городя, о чем-то беседуя и улыбаясь друг другу. Пока шли, уже стемнело, и, проходя мимо лицея, мы решили сократить путь, свернули на дорожку между зданием и маленьким парком пушистых деревьев. Ветви обрезанных крон свисали над стеной, и под ними Таня остановилась, и спиной прижалась к стене. «Отсюда я одна пойду, — сказала она. — С тобой было приятно и интересно говорить, идти и чувствовать себя женщиной. Завтра сможешь прийти в шесть так же и встретить маня?» — «Не знаю, но постараюсь». — «Уже идти надо, а я не могу. С тобой так хорошо и спокойно. Ты когда уезжаешь!» — «На днях, наверное». — «Тебя там, наверное, женщина заждалась!» — «Нет», — «В это трудно поверить, Вова. Я что-то уже не то начала говорить, Наверное, мне пора идти?» — «Если дома ждут и есть деле, то конечно». — «Да какие там дела ждут! Приду домой, а мой придурок опять пьяный, и опять трясись, не спи до утра. Какой там сон будет! Хорошо, хоть дочку боится, а то не знаю, чтобы он со мной сделал. Сейчас мне так хорошо, а подумаю о доме и что он там, и все внутри сжимается. И некому рассказать, пожаловаться, и не к кому голову преклонить. Ты меня извини, наверное, я скучная и тебе со мной неинтересно. Лезу к тебе со своими головными болями, настроение тебе порчу. Извини меня, если так. Ну что, давай прощаться, и я пойду? Ты слышишь меня? Не обижайся на меня, хорошо?» Таня сделала ко мне шаг, и этого хватило, чтобы её большие груди под одеждами слегка коснулись моей груди, и я чувствовал через их касание её дыхание. «Если сможешь, поцелуй меня, я тебе буду очень благодарна».
«Так, — думаю я, — вот это то, о чем я сегодня размышлял. Это уже радует. Сама идёт навстречу, значит, можно и рукам волю дать, и на сегодня достаточно». Мои губы коснулись её щеки, а руки тем временем легли на её пышный зад. Я осыпал её горячими поцелуями, а руки ласкали её нежное, не по годам упругое женское естество. Её губы шептали что-то неразборчивое, но ласковое. Кофточка расстегнута и до локтей спущена мягкими складками. Бюстгальтер еще держал большие груди-яблоки, голые плечи поёживались от прикосновении моих губ. Танины руки охватили мою голову, прижимали её к себе, направляя все ниже и ниже. С плеч сползли уже на локти, лямки бюстгальтера — одним движением сверху вниз своей грудью я опустил две шапочки её белья, и мои губы скользнули по её необычно красивым, большим и нежнейшим, освободившемся из плена материи грудям немолодой, но привлекательной женины. Её руки блуждали где-то на моей спине, а то зарывались в мои давно уже не густые волосы. А мои руки непроизвольно исследовали её ноги, бесстыдно нырнув под Танину юбку, и уже коснулись запретного места таинства, как вдруг невдалеке послышались чьи-то совсем молодые голоса. Таня резко отстранилась и стала поправляться. «Ты меня совсем раздел, — сказала она, застегивая кофточку и поправляя юбку. — Никогда бы не могла подумать, что так будет в моей жизни. Я сейчас была девчонкой, школьницей совсем легкомысленной! Чего только в жизни ни бывает! Но зато приятно. Я почувствовала себя за столько лет женщиной и благодарю тебя за это. Ты уедешь, а я буду тебя вспоминать. Правда, правда, не улыбайся. Когда приедешь, снова приходи, я буду рада тебя видеть. Может, что-то в моей жизни изменится от этого. Я опять стала женщиной, и спасибо тебе за это. Ну что, давай немного еще пройдем до угла дома, и я пойду. Уже поздно. Дочка, наверное, уже волнуется, а мать гуляет, как молодуха. Кому скажи из моих подруг, что сегодня было в моей жизни, ни за что не поверят. Скажут, рехнулась баба. Вон видишь, на третьем этаже, с торца к нам, свет горит? Там я живу. Поцелуй меня нежно, и я пойду».
Встречи наши продолжались, пока я еще гостил у родителей, и в то же время я захаживал в тот магазин попить прохладной воды у необъятного продавца этого товара. Её звали Тома, если не ошибаюсь. Это мы уже потом познакомились в очередные мои посещения магазина. Особенного ничего не было — просто зашёл, поговорили, пошути» и ушёл. Потом Тома обратила внимание на наколотые перстни на моей левой руке. Поинтересовалась, много ли лет провёл в неволе. Потом призналась, что её покойный муж тоже сидел на строгом в Шахтах. Я сказал, что немного его знал. Слово за слово, и мы познакомились. Я сказал, что уезжаю в Шахты, а она говорит: «Когда назад приедешь, то не забывай, заходи. Буду рада видеть. Такие, как ты, сейчас редкость». И мы попрощались.
Простился я и с Таней, которая пожелала моего скорейшего возвращения обратно. На автовокзале меня провожали мать и Женя. Водитель Саша, с которым мы были знакомы с первого дня моего освобождения, подмигнул мне и спросил: «Женился уже? Твоя дама?» — показав головой на Женю. — «Да ну, Санек, и когда бы я успел жениться? Некогда. А эта дама — жена чужая, не моя». — «Что-то она на тебя как на родного смотрит, трется о тебя и вот-вот разрыдается. С чего бы это? Что-то ты темнишь. Помню, когда ты вышел от хозяина [на свободу], бледный был, чуть дышал. А теперь, смотрю, порозовел, налился вольными соками, и не скажешь, что ты там был. Не тянет обратно?» — «Саша, от тюрьмы и сумы никто не застрахован». — «Так, дружок, прощайся и поехали, время, на выезд».
Я поцеловал мать и Женьку, зашёл в автобус и занял свое место. Посмотрел в окно, увидел, как мать смахнула с щеки слезу. Женька ей что-то говорила, потом они увидели меня в окне отходящего автобуса, помахали мне руками. Саша посмотрел на меня через зеркало, подмигнул и включил магнитофон. Из динамиков полилась музыка. Я узнал сразу по голосам, мотиву и словам песни, еще только начавшейся, группу «Лесоповал», и понял, что Саша специально для меня эту кассету поставил.
Если бы текст Муханкина делился на главы, то тут логически бы следовал конец очередной главы. Рисунок жизни нашего героя как будто определился. Женя заняла место официальной подруги и сдружилась с его матерью. «Большегрудая» Таня уже прижалась к нему своими «грудями-яблоками», и доступ его рукам к «запретному месту таинства» не заказан. Рослая продавщица Тамара тоже вот-вот проявит инициативу. В Шахтах его поджидают Ольга М. и Марина. Но не тепло на душе у нашего героя, и в традициях классической литературы он начинает следующий фрагмент с обращения к природе, которая чутко реагирует на ухудшение его настроения.
Все чаще стали пить дожди. Холодные осенние ветры, насыщенные сыростью, стали резкими и пронизывающими. Небо стало постоянно хмурым и сердитым. Последняя омертвелая листва на деревьях еще держалась за ветви в ожидании первых заморозков, которые её собьют окончательно, несмотря на её цепкость. Я бессмысленно брожу днями по улицам промокшего и как-то оголенного осенью города. Вокруг снуют люди, куда-то спеша, а в основном стремясь справиться со своими проблемами вне своих жилищ и быстрее возвратиться в их лоно тепла и уюта. Проникающий сквозь одежду ветер охлаждает и сковывает весь организм. Захожу то в один, то в другой магазин — не для того, чтобы поглазей или сделать покупки, а для того, чтобы погреться. Попадаю на рыск Здесь и в непогоду всегда многолюдно. Шум, крик, толкотня. Подхожу к прилавку и вижу знакомое лицо Наташи. Она так же, как всегда, стоит на том же месте, удобном для торговли. С ней я знаком уже месяца два.
