Марина встала и включила свет. Её глаза смотрели на меня недоуменно: «Мамочки мои, ты зачем так разрисовался весь?» Она достала из сумки презерватив, распечатала упаковку и извлекла его оттуда. «Одевать?» — «Одевай» — «Ой, и тут на нем нарисовано! А мама видела?» — «Не знаю». — «Знаешь, давай свет не выключать». — «Смотри сама». — «У меня писочка маленькая, я тебе сейчас покажу».
Марина встала на постель и широко раздвинула ноги. Я увидел, как её розовые половые губы слегка разошлись, образовав небольшую щель, полоску, откуда выглядывал крохотный отросток клитора; кудряшки черных волос вокруг влагалища подчеркивали упругость губ и неизношенность этой прелести её молодого женского тела. Груди были высоко, по-девичьи подняты, соски напряжены. «Ну что, маленькая?» — «Маленькая». — «Красивая?» — «Да, красивая, красивая». Марина одной ногой перешагнула через меня, взяла член в руку к, направляя его себе во влагалище, начала на него садиться. Подняла голову вверх, откинулась немного назад, за спиной придерживаясь руками за мои ноги, начала двигаться быстрее и быстрее. «Вот тебе, — думаю, — дура, а как исполняет лихо». Потом она откинулась ко мне, и я перевернулся на неё. Она сдвинула ноги, захватив влагалищем весь член, и застонала. В этот момент мне показалось, что подо мной её мать Ольга, только комплекция другая. Я немного приподнялся, но Марина успевала влагалищем захватывать и отпускать мои член. Приближающийся приход заставил меня напрячься, и я входил в Марину все глубже и глубже. Обхватив её руками, я сильно прижал её к себе. Наступил момент оргазма, и я почувствовал, что внутри неё что-то треснуло и скользнуло по члену. Марина застонала, и её ногти впились мне в спину. Я обмяк, лежал на ней и не шевелился. Марина попыталась освободиться от меня и сказала: «Ты знаешь, я триппером болею». Вскочив с неё, я начал промывать над тазом член. Презерватив был порван и висел лохмотьями на члене. Помывшись и сходив в туалет, я зашёл в комнату и спросил её: «Ты почему сразу мне об этом не сказала?» А она засмеялась и говорит: «Я пошутила. Так все смешно получилось — и презерватив твой порвался, и налил ты в меня поллитра своей жидкости. А вдруг я забеременею?» Я говорю: «Ладно, Марина, давай ложиться слать».
Утром я проснулся, открыл глаза и стал вспоминать ночное приключение. Марина тоже проснулась и смотрела на меня, руками лаская моё тело. В комнате было светло. Окна открыты. Ольга М. хлопотала у печки. Пахло разгорающимися хвойными поленьями, слышен был их треск в печи. Я загляделся на шикарные распущенные волосы Марины. И вдруг увидел, что недалеко от корешков волос у Марины во многих местах давно высохшие личинки вшей и посев их в волосах был велик. «У тебя что, вши что ли?» — «Да, были, но теперь нету, можешь не бояться». У меня сразу зачесалась голова, и стало как-то не по себе. Ну в тюрьме еще простительно, но на воле откуда? И тем более у молодой девушки? В этот же день я поговорил с Мариной и из разговора узнал, что её нигде не берут на работу и безработная она уже два года; живут они на материнскую зарплату (а работает она уборщицей в школе) и алименты за дочь пяти лет.
По степени разработанности этот эротический эпизод превосходит те, которые посвящены Нине и Наташе. В нем гораздо подробнее выписаны интимные детали, ласки и сам половой акт, хотя диалог сохраняет ту же установку. Неразговорчивый флегматичный герой-любовник снисходителен к неослабевающему напору, исходящему от сексуально активной женщины.
Впрочем, здесь обнаруживается кое-какая специфика, которую невозможно не заметить. Прежде всего рассказчик имеет дело с двумя женщинами — матерью и дочерью. Интересно, что мать обозначена самим Муханкиным как «Ольга М.». То, что её фамилия заменена инициалом, возможно, не случайно. Другие женщины фигурируют в тетрадях только под именами, и лишь немногие (по-видимому, те, которые реально соприкасались с ним) имеют фамилии. Для Ольги М. сделано показательное исключение. То, что инициал именно «М.», то есть совпадает с фамилией самого автора — вполне можно расценивать как еще одно свидетельство его специфического интереса к собственной матери. Отметим, однако, что рассказчик почему-то не предлагает нам развернутого описания своей сексуальной близости с Ольгой М., сосредоточиваясь на сексе с её дочерью. Тем не менее в диалоге фигурируют упоминания о матери: Марина ссылается на то, что мама назвала Владимира хорошим, и это следует, по её словам, расценивать как заслуживающую внимания рекомендацию. Её также почему-то интересует, видела ли мать татуировки на его члене. В момент совокупления Владимиру кажется, что под ним не Марина, а её мать Ольга М., хотя у этой женщины совсем другая комплекция. Это утверждение оставлено без комментариев, хотя контекстуально сходство с матерью воспринимается как положительный штрих. Материнское присутствие почти незримо, но постоянно: то оно дает о себе знать в форме шепота, доносящегося из соседней комнаты, то сама Ольга М. появляется в комнате рано утром и начинает хлопотать у печки. Можно предположить, что секс с дочерью для повествователя не самоценен — он своего рода отзвук интимной близости с матерью.
Обратим внимание и на то, что образ Марины на протяжении эпизода претерпевает определённую эволюцию. Вначале он выступает как бы со знаком плюс: Марина характеризуется как «симпатичная дама», пусть и глупая. Описание её половых органов деперсонализировано, но чувствуется заинтересованный интерес рассказчика; к тому же она «исполняет лихо». Однако финал эпизода предстает нарочито сниженным: презерватив с треском лопается, Марина неудачно шутит на тему о венерическом заболевании, а гниды, обнаруживающиеся в её «шикарных» волосах при свете дня, окончательно разрушают едва не сложившуюся ауру привлекательности и создают шоковый эффект. Так, возможно, вопреки воле автора, — фантазия о сексе с женщиной (несмотря на её близость «материнской фигуре») завершается на неприязненной ноте, и мы чувствуем прорывающееся скрытое отвращение повествователя. Как мы увидим, в дальнейшем Муханкин пару раз вернется в своих «Мемуарах» к Ольге М. и её дочери, но уже без интимных деталей и не маскируя испытываемого отвращения.
Любопытно также и то, что как писатель-Муханкин добивается в этом эпизоде ощутимого эффекта неожиданности, так как его эстетически непривлекательная развязка весьма контрастна по отношению к предшествующему отрезку текста.
Еще более подробно развернута история волгодонской подруги Муханкина Жени.
Иногда я ездил в Волгодонск в гости к матери, тем более, что в Волгодонске была женщина, которая меня принимала всегда, в любое время дня и ночи, когда я приезжал. Фактически я и не жил у матери. Бывало, приеду, пару часов побуду, поговорю и уезжаю к своей даме. Так и проводил время отдыха. Её звали Женя, у неё было двое детей: 18 лет сыну и 12 дочке. Еще когда я находился в колонии, она приезжала к мужу на короткое свидание. И выпало так, что мы попали на свидание в одно и то же время. Ко мне приезжала мать тогда. А Женя в то время как раз расписалась в колонии с одним зэком, Владимиром В. Потом она приезжала в колонию с верующими. Там, на встрече, я с ней еще раз увиделся. После освобождения я приезжал в Волгодонск. В субботний день я пошёл в ДК Курчатова на собрание верующих-адвентистов, и после собрания она подошла ко мне. Мы с ней посидели, поговорили о её муже, который еще находился в колонии. Она хотела услышать что-нибудь о нем хорошее, а я сказал, что для меня он никто и зовут его никак. Предупредил её, что ока обожжется об него не раз. Не зная человека, вышла за него замуж, и где нашла — в зоне! «Мало тебе на свободе мужчин хороших». — «Ты знаешь, Вова, он мне такие письма писал хорошие, и я поверила ему. Приедет после освобождения — встречу, как положено, а там посмотрю, кто он и что за человек. Мне кажется, он неплохой». — «Да, все мы неплохие, когда спим зубами к стенке. А вообще-то вас, женщин, не понять. Вы же в основном с одной извилиной в голове, обычно хотите одного, делаете же совсем другое, а получается и вовсе третье, что ни на одну голову не натянешь».
