– Париж, – закричал Моня, – мне Монмартр 17-20.

Этот телефон Моня помнил с тридцатых. Он прошел, повторяя его, через войну, госпиталь, встречу с Байбаковым и свою секретную библиотеку-лабораторию в Москве.

– Монмартр 17-20, – повторил он и привалился к стенке кабинки, уперев ноги в противоположную. Они его не держали.

В трубке что-то щелкнуло, и молодой голос спросил: «Але?»

Моня заплакал.

– Але, – повторилось в трубке, – папа, это ты?

Моня взял себя в руки. Откашлялся.

– Да, это папа, Соломон. Как дела?

– Все в порядке, папа, готовлюсь к дипломным экзаменам в Сорбонне. Я изучал медицину. Я хирург, папа, – добавил Соломон.

– Ты разве уже закончил школу?

– Папа, мне уже двадцать четыре… Я воевал в маки. Это наше Сопротивление.

Тут Моня не выдержал. Слезы текли, он не мог их остановить.

– Не плачь, папа, у нас все хорошо!

– А где мама? – сквозь рыдания сумел произнести Моня.

– Мама в Берлине, она операционная сестра в военном госпитале. Ты скоро приедешь?

– Нет, сынок. Надо еще потерпеть. Но ты должен знать – я ни на секунду, никогда не забывал о тебе.

– Я знаю, папа. И мама всегда говорила, что ты каждый день молишься за меня, потому что ты настоящий идише-папа.

– Она, как всегда, права. Я должен с тобой прощаться. Но я обязательно вас найду…

– Позвони маме, папа. Она всю войну жутко за тебя переживала…

– Соломон, я тоже воевал. Я был ранен. У меня есть награды.

– Я горжусь тобой, папа!

– Как и я тобой! До свидания, мой сыночек.

– До скорого, папа.

Моня сполз по стенке на пол и сидел, уронив голову между согнутых ног.

Его потрясли за плечо. Над ним стояла девушка с ресепшена со стаканом воды.

– Успокойтесь, мистер Блюм. Как только вы придете в себя, я соединю вас с госпиталем. Я знаю вашу жену, она потрясающая женщина.

Плечи Мони снова затряслись. Девушка поставила стакан рядом с ним на пол и ушла.

Прошло несколько минут, и трубка в руках Мони ожила.

– Моисей! Мозес! Моисей, говори, не молчи!

– Здравствуй, Энн, – сумел, откашлявшись, сказать Моня, не вставая. Он отпил воды и вновь поставил стакан на пол.

– Моисей, слушай меня внимательно. Выйди из комендатуры. К тебе через пять минут подъедет наш хирург, он уже в пути, мы недалеко. Я дала ему твою фотографию. Ты очень изменился?

– Не знаю. Наверное, постарел.

– Он все равно тебя узнает. Мы говорим с тобой по военной линии, нельзя занимать ее долго, но я уже знаю, что ты звонил в Париж…

Моня слушал и не слышал. Он наслаждался голосом жены.

– Моисей, ты слышишь меня?

– Да, Аннушка, хорошо слышу.

– Моисей, слушай внимательно еще раз. Выходи на улицу…

Моня медленно повесил трубку. Он еле-еле поднялся, качаясь, вышел из кабинки. Добрел до ресепшена.

– Я не могу подняться наверх, – сказал он.

Девушка сняла наушники и выключила микрофон.

– Понимаю, – она улыбнулась, – я капитану уже все рассказала. Он тоже знает вашу жену.

– Спасибо. Я уверен, вы будете счастливы.

– Удачи, – и рядовая первого класса включила микрофон. – Комендатура Берлина, американский сектор, – сказала она, не глядя на нелепого штатского, говорившего с бруклинским акцентом, который она знала с пеленок.

Моня посмотрел на часы. Прошло всего полчаса, как он оставил свою машину. Теперь он стоял рядом с часовым на улице. Вихрем развернувшись так, что завис на двух колесах, к нему подлетел «виллис» с опущенным лобовым стеклом. За рулем сидел веснушчатый майор медицинской службы.

– Господин Левинсон, – крикнул он.

– Это я, – отозвался Моня.

Майор, не глядя, перекинул назад с переднего сиденья свою фуражку и скомандовал:

– Быстро в машину!

Моня, как мог, перевалил через проем в корпусе и плюхнулся на переднее кресло. «Виллис» так рванул с места, что Моню подбросило.

– Нам ехать несколько минут. Я отпустил Энн из госпиталя на час. – Потом, спохватившись, он представился: – Майор Шлезингер, можете называть меня просто Леон.

– Моисей, – отозвался, подпрыгивая, Моня.

– Гуд! – засиял майор. – Вы к нам надолго?

– К сожалению, и у меня время ограничено, – сообщил господин Левинсон.

– О’кей, я заберу вас через час, успею еще в госпиталь, у меня там пациента готовят к операции. Вернемся обратно к комендатуре.

– Проедем чуть подальше.

– Булл шит! – весело закричал майор, объезжая беженцев с тачкой, доверху загруженной барахлом, и машина так резко встала, что Моня чуть не улетел вперед на мостовую.

– Моисей, тебе в эту дверь. Позвони в восьмой апартамент и вперед на третий этаж. Энн там тебя встретит.

«Виллис» дернулся, не дожидаясь, пока Моня перенесет на тротуар левую ногу. Пассажир чудом удержал равновесие.

– Лифт не работает, – прокричал напоследок майор, уже прилично отъехав от указанной им двери.

Моня некоторое время не мог пошевелиться. Тихая улица была почти закрыта от дневного света цветущими липами. Одуряющий аромат, обозначивший конец войны. На прямых ногах он сделал два шага вперед и остановился у латунной дощечки с кнопками звонков и номерами квартир.

Моня снял шляпу, прижал ее к груди, вздохнул и нажал на нужную кнопку.

Внутри дома зазвенел звонок, следом что-то в двери щелкнуло. Моня выдохнул и вошел в темноту подъезда.

– Моисей, – раздалось сверху, – сколько тебя можно ждать! Поднимайся скорее!

Моня, не видя лестницы, побежал, как бегал в молодости, – не задыхаясь, даже не хромая, легко перепрыгивая через ступеньки, по-прежнему прижимая шляпу к груди. И вдруг он буквально врезался в жену, которая стояла прямо перед ним в форме капрала американской армии.

Моня уронил шляпу, обхватил Энн, вдавил ее хрупкую фигуру в себя. И замер, вдыхая знакомый запах. Вздрагивали плечи Энн, текли слезы из-под закрытых глаз Мони.

– Семнадцать лет и десять дней, – просипел он.

– Семнадцать лет, – откликнулась Энн. – Если б ты знал, чего мне стоило всю войну доставать твои любимые духи.

Дверь в квартиру за ними захлопнулась.

Моня наконец оторвал от себя жену. Они недолго рассматривали друг друга. Не отрываясь, как четырехногое существо, добрели до комнаты и сразу же начали целоваться. Моня по дороге к кровати пытался сорвать с жены военную форму.

– Подожди, – попросила она и бросилась задергивать штору.

Моня хмыкнул.

– Что смешного, господин Левинсон? – спросила Энн. – Вы что-то вспомнили?

– Муж и жена – одна сатана, – неопределенно ответил Моня и стал стягивать с себя одежду…

…Лежа в кровати, Моня нащупал на полу пиджак, достал пачку «Казбека», закурил.

– Моисей, ты когда начал курить? – спросила Энн.

– После ранения. В госпитале. Чтобы заглушить боль и не привыкать к морфину.

– Ты воевал?

– Немножко. Но у меня есть боевые награды. Я уже рассказал о них Соломону.

Энн расхохоталась.

– Ты почему смеешься? Это правда. Орден и две медали.

Энн чуть не свалилась от смеха с узкой кровати.

– И кем ты был на фронте? Летчиком, танкистом? Нет, я угадаю – моряком!

– В предпоследнем бою – диверсантом. У нас это называется партизаном. Молодой парень, который спас мне жизнь, погиб.

– О ужас! И у тебя есть военный чин?

– Был тогда рядовым, сейчас я гражданский специалист.

– Куда тебя ранило? – уже серьезно спросила Энн.

– Колено в госпитале собрали. Ты еще не видела, но я немного хромаю.

Энн откинула пуховую перину и поцеловала мужа на всякий случай в обе коленки.

Моня огляделся. Они находились явно в комнате, где жил мужчина.

– Где мы, Аня?

– Мы в комнате немецкого офицера, погибшего на Восточном фронте. Его взорвали под Москвой в сорок первом в рождественскую ночь. Госпиталь арендует для меня квартиру у его матери. Она жила в подвале, но я разрешила ей ночевать дома. Теперь она мне готовит и убирает квартиру…

Пауза. Моня сглотнул и перешел к самой трудной части разговора.

– Как же ты жила в оккупированном Париже? Англичанка, жена еврея, счастье, что Соломону не сделали обрезание. Ты одна?

Тут на улице прогрохотала танковая колонна.

– Нет, Моисей, я никогда не была одна. Ты, наверное, забыл, что