Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 77
лишь эрзац, подделка.
Чтобы объяснить это явление, незачем привлекать какие-то таинственные психоаналитические понятия и теории. Это вполне обычный опыт для тех, кто (опять-таки, по словам доктора Джонсона) исследует движения собственного ума. Впрочем, для такого исследования потребуется сократический собеседник (либо внутренний, таящийся в нашем собственном сознании, либо внешний). В этом смысле диалоги Платона неизмеримо ценнее всех «историй болезни», описанных Фрейдом.
Я часто задавался вопросом: что мучительнее — быть справедливо или несправедливо обвиненным? Но я так толком и не смог на него ответить.
Злость могла возникнуть в обоих случаях. И потом, иногда было невозможно отличить правду от лжи, имитацию — от реальности. К тому же могли иметь место всякие промежуточные случаи.
Однажды один очень сердитый заключенный, обвинявшийся в похищении человека, явился ко мне в кабинет и стукнул кулаком по моему столу. Я спросил его, что случилось, и он сообщил, что полиция только что предъявила ему обвинение в убийстве.
— Я не убийца, — негодующе заявил он. — Полиция пытается это мне пришить. Они очернить меня хотят.
Он был так рассержен, что я решил: вполне возможно, что он невиновен. В конце концов, случается, что невиновным предъявляют обвинение, а бывает и так, что с ним соглашается суд: даже наиболее тщательно работающая система уголовного судопроизводства не в состоянии полностью избежать таких ошибок.
— Полиция меня пытается очернить, — повторил он. — Я не убийца!
И он снова стукнул кулаком по столу.
Если он и прикидывался, это была неплохая актерская игра. Стараясь умерить его ярость (и помня, что он уже признал свою вину в похищении человека) и поколебать его уверенность в несправедливости полиции, я мягко произнес:
— Но вы все-таки похититель человека.
Тут озадаченность победила в нем ярость.
— Ну да, — ответил он таким тоном, словно хотел сказать: «Ну и что?»
— Видите ли, похищение людей — серьезное преступление, — проговорил я как можно более будничным тоном.
— Серьезное?
— Да, серьезное, — подтвердил я. — Вы три недели продержали человека в чулане.
— Я о нем хорошо заботился.
Сразу же после процесса (где он с самого начала признал себя виновным) он со всеми ужасными подробностями описал свои действия в разговоре с одним из сотрудников тюрьмы, явно наслаждаясь тем, с каким отвращением тот его слушал.
И тем не менее я почти поверил, когда он отрицал виновность в убийстве, — и, быть может, поверил бы совсем, не спроси я его о похищении, которому он, как выяснилось, придает так мало значения. К тому времени я уже не был таким наивным и неопытным (в том, что касается отношения к преступникам), каким был в начале своей тюремной работы. Один мой друг (и по совместительству мой наставник в области тюремной медицины) рассказал мне о двух случаях, происшедших в начале его карьеры: они показывали наивность представителя среднего класса, столкнувшегося с изнанкой общества, в котором он живет.
Мой друг был еще очень молодым человеком, когда он стал проводить свои первые клинические осмотры в тюрьме. Как- то раз после такого осмотра он сказал одному из служащих тюрьмы:
— Что-то заключенные сегодня выглядят неважно.
— Вам не помешает помнить, сэр, — отозвался служащий, — что у них у всех были неприятности с полицией.
Вскоре после этого, закончив очередной осмотр, во время которого отказал нескольким узникам в просьбе выписать им таблетки, он сказал сотруднику тюрьмы, что у заключенных не очень-то довольный вид. Тот вытянулся в струнку, отдал честь и отчеканил:
— Значит, вы хорошо делаете свою работу, сэр!
Вопросы вины или невиновности заключенных продолжали время от времени тревожить меня. Лишь очень немногие когда-либо заявляли о своей полной невиновности, и в некоторых случаях их протесты трудно было воспринимать всерьез, поскольку еще при поступлении к нам в тюрьму у них за плечами был длинный список уголовных обвинений, признанных судом справедливыми, причем они сами признавали, что все это сделали. Они утверждали, что не совершали только вот это преступление — то, за которое их посадили в этот раз.
— Вот этого я не делал, — возмущенно твердил мне один. — Судебная ошибка, вот это что такое. Судебная ошибка.
В ответ я сослался на длинный перечень предыдущих дел, где суд счел его виновным, и он признал, что во всех этих случаях действительно виновен.
— Я ни разу тогда не отпирался, — пояснил он. — Да, это я провернул. Если б я и это дело провернул, я бы тоже не отпирался, но тут-то я ни при чем. Тут судебная ошибка, вот что это такое. Полиция на меня это дело повесила.
Опять же, его возмущение казалось мне довольно искренним, к тому же я не сомневался, что полиция иногда занимается фабрикацией доказательств, чтобы убедить суд признать человека виновным. В конце концов, полицейские тоже люди.
— А бывало, чтобы вы совершили какое-то преступление, но вас в связи с ним не поймали? — спросил я.
Лицо заключенного расплылось в улыбке: он явно вспоминал эти счастливые случаи (которых, как выяснилось, у него в жизни было множество).
— Да, — ответил он.
— Ив этих случаях, значит, не было никакой ошибки правосудия?
Он промолчал.
— Попробуйте представить себе, что ваш нынешний срок — наказание за эти случаи, — предложил я.
Конечно же, в этом своем рассуждении я не совсем добросовестно объединил (или попросту смешал) правосудие в строго юридическом смысле и, так сказать, в более платоновском. Может, он и распознал тут логическую несообразность; так или иначе, возражать мне он не стал.
Как и у многих заключенных, у него было какое-то детское отношение к государству: словно оно является (или должно являться) неким всеведущим и всемогущим отцом. И его шокировало, когда он обнаруживал, что этот родитель имеет слабости и недостатки. Он возмущался малейшими трещинами в свидетельствах полицейских против него (например, если речь шла о точном времени, когда что-то произошло), даже если это не влияло на приговор и никак не отражало их (и его) вину или невиновность. В его глазах такого рода недочеты полностью снимали с него вину за все его деяния. Он считал себя невиновным — поскольку другие виновны.
Я часто спрашивал арестантов, находившихся в предварительном заключении, намерены они признать себя виновными или нет. Обычно они отвечали: «Тут кой от чего зависит».
— От того, совершили вы это или нет?
— От того, что мой бриф (барристер, ведущий защиту) посоветует.
Вина или невиновность при этом почти не учитывались: вопрос был лишь в том, существует ли реальный шанс на оправдание.
Мне казалось (по крайней мере при абстрактном рассуждении), что систематическое облегчение наказания для тех, кто признал себя виновным
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 77
