еле живой… До комаров и дела нет! Прыгаю в воду – пар идёт! А вокруг тишь да благодать, одна река беспокойствует, но шум её слышен где-то на перекатах внизу, еле уловим он, как и птичий щебет, отголосками тревожащий безмятежную синеву неба… И все эти детали до бесконечности складываются в единый упоительный для души момент – музыку природы. Так бы и слушал её вечно… Как хорошо!..
После бани присели у большого костра, закурили, стали отдыхать. На сегодняшний день все трудности позади, а о завтрашнем думать пока не хочется. Прямо как в сказке: утро вечера мудренее. Вот и банька встретилась в тайге, чего мы, конечно же, не ожидали. Хочется дышать глубоко-глубоко, смотреть в небо и верить, что так в жизни будет продолжаться всегда. Удивительное существо человек: глубокий рационализм в нём находит общий язык с сентиментальностью, а смертельная усталость и боль вмиг сходят «на нет», и вот уже счастье людское лежит у самых твоих ног. Это говорит нам, что косность нашего сознания – всего лишь лёгкая форма болезни, что человек, оказавшись в соответствующих условиях, способен изменить себя сам.
А место вокруг, правда, замечательное. Оно дарит какое-то своё, приятное чувство! Возникает естественное желание остаться здесь денька на два-три. Палатку растягиваем в прилежном лесочке у ручья, где лиственницы растут рядками, словно намеренно рассаженные чьей-то заботливой рукой. Это люди так о них позаботились, вычистили и проредили лес, сохранив деревья самые стройные. Лет двадцать прошло с тех пор, но присутствие души человеческой здесь по-прежнему сохраняется… И по сей день по лесу-парку можно гулять босиком, а кустики можжевельника смотрятся так, будто их недавно подстригли! Только карликовая берёзка распушилась уж больно сильно по тенистым углам у комлей. С большим интересом мы осматривали лес, где остановились. Обнаружили следы палаточного городка и предположили, что когда-то людей на берегах Лагорта-ю бывало много. Скорее всего, здесь функционировала геологоразведочная экспедиция, работы проводились традиционно из сезона в сезон, может быть, до конца восьмидесятых годов. Поэтому всё опрятно и чисто. Геологи думали, что снова и снова будут возвращаться сюда. Увы…
– Вот, можем же жить красиво, – Иван лежал и попыхивал трубкой, пуская дым колечками. Он вдруг решил, что наступило идеальное время для использования табака, припасённого для особых случаев.
– Кто бы сомневался, – согласился я. – Только ради этого нужно потрудиться.
– А мы что? – встрепенулся приятель. – У меня ноги снова отваливаются!
– Я о лесе, где мы находимся, говорю. Оглянись – вокруг окультуренная тайга! Столь необычно для здешних мест, что сразу в глаза бросается.
– Ты про эти пеньки? – усмехнулся Иван. – Если не брать их в расчёт, то красиво конечно. Как в московском ботаническом саду!
– Да ну тя! Сравнил тоже, как будто в ботаническом саду пеньков меньше! Лучше бы Мачу Пикчу[3] припомнил, или Чавин-де-Уантар[4] например.
– Ну, о Мачу Пикче, единстве архитектурных сооружений с окружающей их природой я, пожалуй, и слышал, и даже видел на картинках, – с расстановкой сказал Иван, на мгновение выпустив трубку изо рта. – На Москву явно не похоже… А вот с Чавином это что-то ты загнул.
– Ничего необычного. Была такая интересная культура вдоль Тихоокеанского побережья, – стал пояснять я. – Люди возводили каменные города в сейсмоопасных и отдалённых от океана безлесных районах Перу. Суть та же, что и с Мачу Пикчей: единство природы и творений человеческих рук, но больше с гидрогеологической точки зрения. Например, специально выстраивали отводные каналы вдоль реки, чтобы вода весеннего паводка с грохотом устремлялась через городскую площадь, подступала к ступеням домов, вызывала резонанс в глубине помещений.
– И мешала спать. Зачем?
– Ты меня спрашиваешь? Первое, что приходит на ум, таковы были религиозные представления тех индейцев, но разве это исчерпывающий ответ? Тащиться в горы на сотни километров, где случаются землетрясения, и обустраивать там своё бытие среди малоприспособленных для жизни условий выглядит довольно-таки странно… Не находишь?
– Так уж? – искоса глянул на меня Иван, продолжая дымить. – По-моему ты то уж точно от них мало чем отличаешься… Даже на первый взгляд. И спустя столько лет.
– Само собой разумеется! – не растерялся я на комплимент. – Потому и вспомнил об этом. Но всё же… Да, мы можем в короткий срок и с большой тщательностью изучить останки этих индейцев, исследовать их культуру, что они ели, но мы никогда не сможем понять их мировоззрение, выяснить, чем они жили, что чувствовали. Потому что у нас иные критерии оценки действительности, накладывающие свой отпечаток. Мы играем свои роли в другом варианте развития событий. И со временем забываем, что всего лишь варианте, а не истине в последней инстанции. И поэтому…
– Жить в дикой местности, ходить одними тропами с медведями, не знать, что такое телевизор и не видеть электрического света – только буйство природных стихий вокруг; нет телефона, часов, медицины, карты и компаса, – замечтался Иван. – Интересная, право, должна быть жизнь, освобождённая для живых впечатлений, подобие которой испытываем мы сейчас! Сначала идёшь до одинокой скалы, затем на звезду к перевалу, веря в удачу, моля о хорошей погоде и благополучии… И правда, как в сказке! Надо же, сколько раз видел оленя по телевизору, и только сегодня ночью, пережив, я понял, что на самом деле раньше не видел его никогда! Ты прав! Не с чем было сравнить.
– И сколько существует таких ярких моментов! Многие люди умирают, не испытав самых элементарных вещей: сибирской зимы, северного сияния, кавказского гостеприимства… Не попробовав таджикских дынь, туркменского инжира, курильской рыбы, карельских грибов. Уральских комаров, в конце концов! А как прекрасно увидеть всё это собственными глазами, потрогать и испробовать на вкус! Ни одна телевизионная передача не заменят той полноты впечатлений, в силу которой можно было бы с уверенностью воскликнуть: «Да, я знаю всё это!»
– Особенно это касается комаров, – заметил Иван. – У меня веки опухшие!
– Бывает тяжело, конечно. Но разве у тебя не щемит сердце от мысли, как многого ты уже не увидишь? Что года безвозвратны, и что они должны быть заполнены не рабочим временем с 9 до 18, а впечатлениями до краёв, что живой человек не должен скучать или грустить, и уж тем более находиться в депрессии, проклиная сегодняшний день – своё собственное существование. Только мёртвый не понимает этого. А живому разве можно усидеть на месте? Испытывать холод или оказываться на волосок от гибели в дикой природе – ещё ничего, в некотором роде даже полезно для здоровья, это прибавляет уверенности и любви к жизни. А вот что делать, когда
