Лично мне не хотелось подводить своего руководителя, да и мужик он был неплохой — хотя иногда и давал втык, но не сильно, а главное, не писал рапортов или докладных на нас и не был, как другие, ядовитым и кровожадным. Были, конечно, и хорошие учителя и работники администрации, кто с пониманием относился к детворе и был действительно справедлив к нам. От таких даже в радость было бы понести за какой-нибудь проступок наказание.
Похоже, игра на барабане в духовом оркестре стала действительно значительным событием в тусклой жизни Владимира. В остальном же это место явно создавалось без особого эмоционального подъема. Трудно удержаться от искушения предположить, что оно добавлено специально для Яндиева, чтобы он меньше сомневался в достоверности всего остального.
Мы уже отмечали то обстоятельство, что проблемы полового созревания несовершеннолетних правонарушителей, традиционно недооцениваемые в наших исправительно-трудовых учреждениях, на самом деле, несомненно, гораздо более значимы, чем кажется порой иным людям старой закваски. В этом убеждают нас и «Мемуары» Муханкина, хотя в его конкретном случае ситуация осложнена, дополнительными привходящими обстоятельствами.
Банный день как дурдом какой-то был. Постоянно набьется много учителей и воспитателей, прачек и раздатчиц белья в предбанник, а дверь в баню, если её так можно назвать, всегда открыта, и вылупятся они во все глаза, и хихикают, и что-то показывают друг другу, и тычут в нас пальцами, а у самих глаза, как у тварей, блестят.
В предбаннике стояли лавки и стулья, на которых эта свора усаживалась и наблюдала за нами. И какое там мытье, если видишь, как некоторые дамы сидят, раздвинув ноги, и глаза на тебя пялят, а из бани хорошо видно, что находится у них между ног. И как бы я ни старался не смотреть в их сторону и думать о чем-то другом, не получалось. Все равно какая-то неведомая сила поворачивала голову в сторону женщин, и глаза упирались им под юбки и халаты. Поневоле что-то дергалось внутри организма, и было возбуждение вполне естественное, и когда ты выходил в предбанник помывшись, то обязательно кто-то из женщин подходил к тебе и тер рукой по разным частям тела, вроде как проверяя, не катается ли где грязь, вдруг ты плохо помылся. И если что-то было не так, то тебя возвращали домываться в баню.
У меня лично от прикосновений, особенно когда мой член брали в руки и оттягивали шкурку, проверяя, не осталась ли на головке опрелость, и терли по члену пальцами, бывало так: я не мог преодолеть и побороть себя, член поднимался, и меня сразу отводили в коридор и стыдили. Хватается, скажем, женщина за член и спрашивает, что это за хамство и наглость такая и что я себе такое позволяю. Ну и, конечно, за плохое поведение такое заставляла после бани идти к дежурному и записываться у него в нарушители: не за то, что у меня член встал, а за дерзость или хамство старшим. И с отряда за это снимали пять баллов.
Были случаи, когда я уже был постарше, что некуда было деться: тут же она тебя ругает, а из рук член не выпускает и туда-сюда открывает его и закрывает, и тогда поневоле кончаешь. С одной стороны, было стыдновато даже перед самим собой, а с другой стороны, хоть и стыдили, ругали, что-то было далекое, неестественно приятное, и хотелось, конечно, чтоб еще такое было, но чтоб не наказывали. Бывало, и не наказывали, делали вид, что ничего не случилось или вроде как простили. Но когда был банный день, то уже с утра появлялись разные мысли, и представлял, как увидишь что-то волосатое, не такое, как у тебя, и что когда-нибудь можно будет член всунуть, и тогда, должно быть, хорошо станет. И тут же как-то боялся и хотел, если что опять случится, чтоб не наказали и не придирались.
В спецшколе, конечно, было много молодых педагогов, если так можно этих молодых женщин и девушек назвать. И, конечно, в разные времена кого-то из воспитанников на связи половой ловили с девушками, которые входили в штат спецшкольных работников. Всеми силами администрация эти случаи скрывала, гасила, и кого-то увольняли по собственному желанию. Бывали случаи, что кого-то из воспитанников ловили за онанизмом. Наказывали и гасили это нарушение. В спецшколе установка была такая: темы эти оставлять без огласки, и не дай Бог кто-то будет из воспитанников говорить. Ни единого намека на тему секса не было, её боялись, как огня.
Не будем торопиться с выводами, хотя, конечно же, очевидно, что мы не можем буквально воспринимать описанный здесь эпизод. Как бы развращены ни были сотрудницы спецшколы в Чертково, все описанное выше выглядит, разумеется, совершенно нереалистично. Учтем к тому же, что запертый в следственном изоляторе повествователь, лишенный каких-либо иных радостей жизни, как нормальных, так и аномальных, по-видимому, изрядно распалял свое воображение, сочиняя текст для Яндиева, и, скорее всего, стремился совместить две не обязательно противоречащие друг другу задачи: удивить своего следователя и вместе с тем добиться сексуальной разрядки. Из общения с Муханкиным Яндиев вынес совершенно однозначное впечатление, что, написав какой-нибудь особенно головокружительный эпизод своих «Мемуаров», тот перевозбуждался и переходил к мастурбации.
Однако элементарный учет психологических факторов позволяет нам вычленить из во многом фантастичного рассказа определённое позитивное содержание. Не вызывает сомнения, что что-то, связанное с посещениями бани в спецшколе, прочно связалось в воображении Муханкина с приятными эротически окрашенными впечатлениями.
С какими же именно? Отметим, что у нашего рассказчика в банный день «уже с утра появлялись разные мысли»; иначе говоря, он предавался систематическим эротическим фантазиям. При этом он представлял себе «что-то волосатое, не такое как у тебя», то есть его фантазирование концентрировалось вокруг образа женских половых органов. Поэтому в баню Владимир попадал уже изрядно распалившись, и во время мытья возбуждение нарастало. Хотя не исключено, что в предбаннике действительно находились сотрудники (а кто знает, возможно, и сотрудницы) спецшколы, его воображение наполняло помещение множеством женских фигур. Презрительные интонации, и сейчас звучащие в описании этой смеси фантазии с реальностью, не удивляют: ведь женщина в восприятии Владимира ассоциировалась с враждебным, недобрым началом. Её порочность, развращенность для него аксиоматичны и соотнесены с образом матери.
Стержень навязчивой фантазии подростка легко угадывается: уж слишком волнуют и сегодня нашего рассказчика с ним, этим стержнем, связанные обстоятельства. Раз за разом представлял он себе, как женщина подходит к нему, как она касается рукой его члена и, то оттягивая крайнюю плоть пальцами, то вновь отпуская её, доводит его до оргазма. Кто эта женщина, Муханкин не конкретизирует, и тут возможно несколько альтернативных объяснений. Быть может, женская фигура деперсонализирована и ему безразлично, какой именно носительнице женского начала отведена эта функция. Впрочем, он мог варьировать образы героинь своих видений, действительно помещая в них поочередно различных сотрудниц спецшколы. Наконец, любой профессиональный психоаналитик мог бы заподозрить и возможность помещения материнской фигуры в контекст этого эротического действа, тем более, что в связи с ним возникает мотив наказания.
Возможно, наказания, упоминаемые в рассказе, действительно имели место, только обусловлены они были несколько иными обстоятельствами. Ведь не зря Муханкин ссылается на случаи, когда «воспитанников ловили за онанизмом». Не исключено, что во время мытья обычно происходила групповая мастурбация подростков, которые совмещали получение доступного им удовольствия с бунтом против правил. Еще более вероятно, что сам Муханкин демонстративно предавался мастурбации, привлекая к себе внимание сотрудниц спецшколы, и все это свидетельствует о начале формирования у него эксгибиционистских наклонностей, то есть стремления к использованию самообнажения и обращения к мастурбированию на глазах у женщин как к средству достижения сексуальной разрядки. Возможно, именно в спецшколе подросток Муханкин открыл для себя эксгибиционистскую мастурбацию и почувствовал к ней вкус.
