Любопытно, что везде, где в русской патриотической риторике фигурируют родные березы, в немецкой то же самое место занимают липы.
Все это так и осталось в черновиках — и пролежало без движения около двухсот пятидесяти лет, хотя регулярно включалось в перечни и даже в издания баховских сочинений. Но благодаря компромиссной переделке масштабного и верноподданного черновика в довольно обыкновенный церковный хор Осанна музыку удалось сохранить если не для вечности, то для иного начальства, которое, возможно, несколько выше ценит хвалу в доступной ему форме. Если считать таким начальством Господа Бога, то черновик для него никак не подходил, а чистовик в результате вошел в одно из самых знаменитых за всю историю музыки духовных произведений — Высокую мессу.
Кстати, а почему потребовалась музыка для мессы? Баху сказали, что если он представит эту мессу дрезденскому двору, то у него повысятся шансы получить там место. Бах, естественно, откликнулся — и его великое «итоговое» сочинение тоже является не чем иным, как очередным «резюме» в отдел музыкальных проектов дрезденской придворной администрации… Не первым и не последним. Правда, ни Осанна, ни другие части будущей Высокой мессы, отосланные в Дрезден, Баху не помогли, а человека, получившего место капельмейстера в Дрездене после смерти во цвете лет тамошнего маэстро Иоганна Давида Хайнихена, звали… Теперь уже никто не помнит как, но точно не Бах. И поверьте, не он в этом виноват. Как сказал один из руководителей правоохранительных органов — не важно, в какой стране, в какую эпоху и по какому поводу: «…Если мы будем на ответственные участки назначать людей на том основании, что они хорошо работают, это ж мы до такого можем докатиться!»
В конце концов, Бог с ними, с ответственными участками — и Бах все это понимал не хуже нас с вами. Так или иначе, мы имеем один мелкий частный случай и два образца баховского мастерства. Музыка почти одна и та же, слова совершенно разные, причем на двух разных языках. И это далеко не предел — существуют десятки красноречивейших примеров такого рода. Кстати, на современных европейских языках переделка собственной нетленной партитуры до полной неузнаваемости, сопряженная с ее «переподтекстовкой», называется словом «пародия». Вот чем Бах на самом деле занимался по службе и, естественно, по суровой жизненной необходимости.
Понять великих, когда они не просто похожей, а идентичной музыкой озвучивают взаимоисключающие слова, можно. Такие вещи, как перегруженность работой, занятость, усталость, недостаток времени, вполне нормальны и очевидны. Это хорошо, когда есть работа, этому надо радоваться. А результат честно и с умом выполненной работы всегда говорит сам за себя и не всегда зависит от количества потраченных композитором часов и исписанных нотных страниц. Зато чем меньше человек забивает себе голову перспективами грядущего величия и мыслями о вечности, тем точнее и лучше он пишет — об этом тоже говорит практический опыт лейпцигского музыканта по фамилии Бах.
