Не заблуждайтесь: Бог иудейского писания есть Бог ужасный в том самом ключе, в каком этот ужас описан выше. Это Бог, заставляющий пустыню Кадес сотрясаться, дрожать и скакать подобно тельцу. На этого Бога не можно смотреть человеку, потому что человек не может увидеть этого Бога и остаться в живых. Не смотрите на Бога! Потупите взор свой — физический взор и мысленный. Все вообще взоры. Этот Бог ужасен. Но еще этот Бог — Бог заботливый, Бог ошеломительно-непостижимой заботы. Бог есть источник — ужасный, внушающий трепет источник вспарывания мироздания, чтобы вообще что бы то ни было начало быть, и этот же Бог — невероятная нежность в сердце открытой раны; нежность, в которой являющееся на свет уже в момент своего явления есть то, что можно оплакать, что можно приласкать, приютить, о чем в его пламенеющем страдании можно позаботиться. Ужасный Бог первобытной ярости есть в том же деянии и Бог абсолютной кротости.

Едва ли эти противоречивые образы — если они вообще противоречивые — можно согласовать в еще более совершенном единстве. Это странное противоречие в сердце Бытия — Бытия, которое есть Становление, — это странное противоречие не могло возникнуть само, и его некуда анализировать или объяснять дальше, поскольку оно само — основополагающая проблема, исходя из которой можно анализировать и объяснять все прочее — в той мере, в какой вообще можно что-либо проанализировать или объяснить.

Франц Марк, со своей стороны, эту основополагающую ужасность/кротость никак не анализирует и не объясняет. Но изображает ее, хотя и на свой манер. Все в тот же annus mirabilis с 1910 на 1911-й он уже открыл, уже выработал некий стиль рисования и живописания, при помощи которого мог облечь в форму некий отблеск этого основополагающего, намекнуть на него в визуальной сфере, которая уже вышла за пределы сугубо визуального.

В этом смысле фронтовые наброски Франца Марка — страннейшие из всех фронтовых набросков, какие вам когда-либо встретятся. Образы реальной войны в них совершенно отсутствуют. Ничего из того, что видишь, к примеру, в произведениях Отто Дикса — а у него там гниющие трупы, обломки, убежища, разрушенный мир и сломленные войной люди, — нет и в помине. Но нет и элегически-траурных сцен, какие можно найти у художников вроде Пола Нэша, для которого опустошение Великой войны — спорынья и бельмо на самой земле.

Нет, вообще-то рисунки Марка, сделанные им в самый последний год жизни посреди неистово-жутких сражений, которые с такой бесчеловечной жестокостью эту жизнь у него отнимут, работы, которые Франц Марк создал в эти свои последние дни на земле, — это работы преизобилия, органических форм, что обтекают и огибают одна другую, — убаюканной и баюкающей животной жизни, столь обожаемых им лошадей на фоне пейзажа, а он причудливый и насыщенный одновременно. Он рисовал картинки с камнями или камнеобразными фигурами, которые будто бы сами прыгают в бездну полностью органической жизни, а затем рисовал еще что-то растущее — оно простреливается лучами чистого бытия, а его очень условное единство вот-вот распадется и вновь растворится в пейзаже. Он рисует лисицу, которая всем своим видом показывает, что она — лисица, сообщает каждую частичку бытия-лисицей, какой бы нам только ни захотелось. И в то же время эта лисица — не более чем несколько треугольников с квадратами да пара фрагментов, затененных карандашом. Лисица реальна. Лисица — иллюзия. Лисица — это случайное переплетение элементарных форм, сошедшихся вместе, будто во сне. Лисица видит нас. А мы видим лисицу.

†

За два дня до смерти, 2 марта 1916 года, Франц Марк написал Марии такие слова.

Сам я чувствую себя хорошо — нервы мои не тронуты, чему я сам удивлен… Многие дни я наблюдал лишь самые чудовищные сцены, какие может вообразить человеческий разум. Вчера я был счастлив, что получил от тебя открытку и еще письмо Лисбет, к которому ты кое-что прибавила: для меня огромное утешение — знать, что вы вместе, и слышать, что вы можете обмениваться мыслями о различных людских и художественных проблемах. Будьте покойны и не тревожьтесь: я вернусь к вам — в этом году война кончится. Я должен остановиться; транспорт для перевозки раненых, с которым уйдет и это письмо, вот-вот отправится. Пусть вам будет так же хорошо и покойно, как мне. Целую, пусть в мыслях мы всегда будем вместе. Передавай привет Лисбет и детям.

Целую, твой

Фц.

4 марта в 4 часа пополудни Франца Марка не стало.

Что почитать дальше

Франц Марк, «Письма с войны». Пожалуй, из всех написанных когда-либо писем эти — одни из сильнейших. И чем дальше — тем они лучше. Осознание, что в последнем письме он умрет, лишь добавляет накала. Великолепно.

Д. Г. Лоуренсенс, «Апокалипсис». Последняя книжка Лоуренса. Он написал ее, когда уже умирал от туберкулеза. Книжка глубоко странная и зачастую желчная — в том самом ключе, в каком странным и желчным бывал и сам Лоуренс. И еще она потрясающая.

Фредерик С. Левин, «В созерцании Апокалипсиса: живопись Франца Марка и немецкий экспрессионизм». Ученое сочинение. Многое там глубоко ошибочно. Но из этой книжки я без малейшего зазрения совести позаимствовал целую кучу идей и мыслей. Плюс в мои руки ее вложил ангел/демон — а это чего-то да стоит.

Поль Валери, «Дега, Мане, Морисо». Книжка меня немало повеселила. Это как читать про людей с другой планеты. В данном случае «другая планета» — это французская высокобуржуазная культура на пике ее блеска и в предсмертной агонии. Сущий абсурд. Но до чего же красиво.

«Эдды». Есть «Младшая Эдда», в прозе, и «Старшая» — в стихах. Обе потрясающие. Есть много изданий и переводов. Это первоисточник по всей той скандинавско-исландской мифологии, с которой, как нам иногда кажется, мы хорошо знакомы. Но осваивать оригинальный материал — важно. Тут есть некая сырая связь с основополагающими вещами про жизнь, которую трудно описать или объяснить.

Артур Шопенгауэр, «Афоризмы житейской мудрости». Мне кажется, что «Мир как воля и представление» — труд нечитабельный. Шопенгауэр думал, что перекантит самого Канта в плане систематизации его идей, и вышла беда. Но в эссе и