Для Франца Марка лошадиная синесть — не визуальная истина о лошадях, а, скорее, истина глубинная и подлинная — критически значимая истина о том, что несет в мир лошадиность как таковая. Что своими картинами говорит Марк, что своими картинами он показывает — так это то, что вам не понять лошадей без понимания их сущностной синести. К слову, это не значит, что лошадей можно понять только через их синесть. Иногда Марк писал их красными или желтыми. Эти цвета отсылают и к другим истинам про лошадей и вообще лошадиность. Однако, рисуя синюю лошадь, можно показать глубинную связь лошадей с той холодной силой, которая имеет сущностное значение в одном из аспектов того, что значит быть лошадью. Поскольку же лошади обладают тем особенным качеством, что они — древние, могучие и полезные, но также гордые и чувствительные создания, поскольку у них особая стать, копыта бьют землю, а гривы развеваются на ветру — Марку кажется очевидным, что такие-то существа излучают своего рода глубинную, сущностную и корневую синесть, которую невозможно «увидеть» в качестве таковой, но нетрудно «познать» движениями ума и духа — движением Geist.

VIII. Букинистический в Филадельфии. Встреча со странным мужчиной — может быть, ангелом (или демоном). Он знакомит нас с одной книжкой. Из-за этой книжки на горизонте нарисовался Д. Г. Лоуренс — и это проблема

С тех пор, как я увлекся — можно даже сказать, стал одержим — картиной Франца Марка, известной как «Судьба животных», прошло несколько лет; я оказался в дивном и угнетающем городе Филадельфия — и, роясь на полках букинистической лавки, случайно наткнулся на одну книжку. Мое внимание привлекла обложка. Там была цветная репродукция «Судьбы животных» и дальше название: «В созерцании Апокалипсиса: живопись Франца Марка и немецкий экспрессионизм». Автор книжки — некий исследователь по имени Фредерик С. Левин. Вышла она в Icon Editions, тогда это был импринт издательства Harper & Row.

Собираясь ее купить, я принес книжку владельцу букинистической лавочки в филадельфийском закоулке; тот на мгновение поднял глаза от блокнота, куда столбцом выписывал цифры. Он одарил меня взглядом поверх очков (его глаза были почти не видны за оправой) и торжественно кивнул. Мы не обменялись ни единым словом. От его жеста прямо-таки веяло торжественностью. Был ли тот человек пророком или же ангелом? Без понятия. Заметил ли он, что за книгу я покупаю? Тоже без понятия. Существовал ли вообще тот книжный? Пожалуй.

Тот кивок от мужчины в букинистическом — мужчины, который, быть может, был вовсе не человеком, а каким-нибудь небожителем или, возможно, существом подземного мира — демоном, как выражались раньше, — кем бы или чем бы тот ни был, его кивок произвел на меня впечатление, хотя вскоре я про все это забыл. «Славно, именно эта книга тебе и нужна», — вот что, как я думаю задним числом, значил этот кивок. Потом книжка еще больше года пылилась у меня на полке. Мы неизменно противимся той судьбе, которая нам предначертана. Вот и я тоже, противясь судьбе, ту книжку продолжал игнорировать. Затем как-то раз я без всякой причины снял ее с полки. И набрел на один пассаж.

В данном пассаже профессор Левин рассказывает, как страстно Франц Марк любил рисовать животных, в частности лошадей. Профессор упоминает такие картины Марка, как «Маленькие синие лошади» и «Большие синие лошади» (обе 1911 года), затем идут «Маленькие желтые лошади» 1912-го и — как пишет Левин, «в конце концов» — «Башня синих лошадей» 1913 года. «Башня» и впрямь является высшей точкой как в плане размышлений Марка про цвет и животных, так и в плане того, что Левин зовет «апокалиптическим» напряжением в творчестве Франца Марка вообще. И это апокалиптическое напряжение имеет какое-то отношение к животным. В этой связи Левин приводит цитату из Юнга, что «животные всегда символизируют душевную сферу человека, скрытую во мраке инстинктивной жизни организма».

Далее профессор Левин приводит цитату из Д. Г. Лоуренса, а конкретно — из причудливо-любопытной книжки, которую тот написал незадолго до смерти, — книжки под названием «Апокалипсис», посвященной, по всей видимости, Откровению Иоанна Богослова. И, кстати, нельзя не отметить, что «Апокалипсис» Лоуренса — книжка действительно исключительная. Во многом она паскудная и язвительная — как и все прочие книжки Д. Г. Лоуренса, по крайней мере в той или иной степени. Без хотя бы некоторой доли паскудства Лоуренс бы не был Лоуренсом. Такую вот цену платишь за чтение Лоуренса. Приходится терпеть желчь. Мириться с уродством. Стоит оно того? Это решайте сами.

Рассуждая, о чем вообще Откровение, Лоуренс говорит, что там все сводится к такой основной идее: «Слабые и ложно-смиренные сотрут всю мирскую власть, славу и богатство с лица земли — и потом будут править они, истинно-слабые». Подозреваю, что это краткое резюме Откровения — вообще-то достаточно точное. Если формулировать так, то есть на манер Лоуренса, — звучит не так уж и круто. Но вот за это, говорит Лоуренс, и выступает сегодня религия. Она выступает за власть ложного смирения. Поэтому отчасти цель Лоуренса в «Апокалипсисе» — открыть нам глаза, насколько мышление Иоанна Патмосского (который, предположительно, и написал Откровение) — отбито-злобное, убогое и полное ресентимента.

Но конкретный предмет интереса у профессора Левина в книжке Лоуренса — не в этом. Левина интересует, что у Лоуренса (отчасти в юнговском смысле) говорится о лошадях и о том, как лошади были всегда отражением различных томлений и сил в человеческой психике:

Как конь господствовал над мышлением

Тех ранних лет…

Владыка определялся конем…

Он — Символ господства: он сообщает владычество: он соединяет нас…

С багряно-сияющим Всемогущим сил;

Он есть начало даже нашей божественности во плоти.

И как символ он

Блуждает по сумрачным подземным лугам души.

Именно такие вот символические данности, которые описывает в вышеприведенном пассаже Д. Г. Лоуренс, и сподвигли Франца Марка — по мысли Фредерика С. Левина — рисовать лошадей. Для Марка, как утверждает Левин, лошадь символизировала все то, чем «он не был, но стремился быть».

По сути, здесь профессор Левин заявляет, что Марк рисовал животных, в частности лошадей, потому что в некоем глубинном смысле хотел быть животным, а конкретнее — конем. Говоря иначе, хотел сам прожить ту чистоту действия и инстинкта, какой определено животное состояние.