Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 140

Глупейшая затея. Не знаю, для чего это было нужно. По делу, для удобства командования этого не требовалось. Если же искать место именно с этой точки зрения, то надо было строить такой командный пункт гораздо западнее. Да и вообще затея эта родилась после очередного обильного ужина, который сопровождался бутылками с "Цинандали", "Напареули", а здравого смысла тут не было никакого. Я знал, что Сталин никогда особенно не рвался к линии фронта. И затея была никудышная, и, конечно, Сталин никогда там не появлялся. В мою бытность первым секретарем ЦК КП(б)У Сталин вообще на Украине не бывал. Он только проезжал через Украину, когда отправлялся на отдых в Сочи. А однажды, когда отдыхал в Крыму, тоже проехал через Украину. И еще когда состоялась его встреча с Рузвельтом и Черчиллем в Ялте, он проехал через Харьков (я его тогда там встречал). Конечно, во время Гражданской войны он бывал на Украине, когда являлся членом Военного совета Юго-Западного фронта, которым командовал тогда Егоров. Что касается командного пункта, то нам впоследствии пришлось его завалить, потому что мы боялись осадки почвы; в Киеве - это опасное явление.

Местность там холмистая. Мы опасались, что осада может привести к разрушению расположенных близко зданий, в том числе здания ЦК партии и театра имени Франко. Впрочем, убежище сослужило свою службу, до того как его ликвидировали: в нем укрывались от вражеских налетов. Не помню точных чисел, но, видимо, в марте (я определяю по распутице; была невероятная распутица) наши войска предприняли очередное мощное наступление и опять сбили немцев с их позиций. Враг не выдержал натиска и бежал, оставляя огромные военные обозы, а также многих людей, которых немцы тянули за собой. Одни - это люди, которые проштрафились перед украинским народом и сами бежали с немцами; другие - кого уточняли насильно. Сразу нам трудно было определить, кто там виноват, а кто нет. Потому что в таких случаях, даже если он сам бежал, спасая свою шкуру, то все равно прикрывался на словах, что его мобилизовали, ему приказали и т. п. И вот мне вдруг докладывают, что в обозе брошенных немцами лиц оказался Гмыря[261], знаменитый артист, певец с прекрасным голосом. Я прежде уже говорил, что на время фашистской оккупации он оставался в Харькове.

Потом он объяснял, что кто-то из его близких был болен. Очень трудно выяснить сейчас правду, да я и не хочу делать это, потому что все, кто оставался, как по сговору, аргументировали свое поведение одинаково: жена больна, отец болен, мать больна, а он не мог их бросить, и т.д. Одним словом, сказали мне, что Гмыря со всем своим имуществом находится в этом обозе. Я приказал сейчас же доставить его в Киев. Доставили. Потом я специально разговаривал по этому вопросу со Сталиным, потому что сам решить его не мог. Ведь Гмыря - грандиозное имя! Когда немцы заняли Харьков, мы получили сообщение (по радио, что ли, враги передавали), что Гмыря пел в зале перед собравшимися там офицерами немецкой армии. Возможно, что этого и не было, а просто немцы хотели афишировать, что известный украинский артист выступает перед немецкими офицерами. Теперь я сказал Сталину, что надо нам определить наше отношение к Гмыре. Он очень хороший артист. Лично я его биографии не знал, но, кажется, консерваторию он окончил в 1939 году. Говорю: "Мы хотели бы оставить его в киевской опере. Но нужно ожидать больших возражений со стороны Ивана Сергеевича Паторжинского[262].

Паторжинскому Сталин очень симпатизировал. Да он и заслуживал этого. Паторжинский был хорошим артистом и хорошим певцом, он отлично пел и играл, имел сочетание сильного голоса и артистической манеры поведения на сцене. Тем не менее Сталин согласился со мной: "Да, возьмите Гмырю в Киев". Я не ошибся: сейчас же зазвучали голоса, что с изменником Родины мы не будем вместе петь! Я знал, откуда это исходит; тут был и патриотизм, но была и конкуренция. И мы разъяснили, что Гмыря виноват в том, что не отступил с нами, раз имел такую возможность; однако сейчас трудно расследовать это дело, да мы и не хотим, ибо трудно сделать заключение, стремился ли он остаться. Да, факт налицо, и это, конечно, плохо. "Но, говорил я, - мы ведь всю Украину оставили. Так что те, кто остался, сами имеют какое-то право обвинять нас за то, что мы ушли и оставили их. Поэтому копаться сейчас в этом, отыскивая виновных и наказывая всех тех, кто оставался при немцах, надо с умом. Иначе придется наказывать миллионы. Они остались, потому что у них другого выхода не было. Требуется подойти более серьезно, более здраво при оценке фактов и определять свое отношение отдельно к каждому лицу, которое оставалось на территории, занятой немцами". Так Гмыря сохранился в Киевском оперном театре. Спустя какое-то время я встретился с ним уже под конец войны. Он-то хотел встретиться еще во время войны, но я тогда считал, что это не вполне удобно для меня. И только когда я был в Закарпатье, а Гмыря оказался там, я сказал, чтобы он явился ко мне на квартиру.

Он сам хотел излить мне свою душу. Но, чтобы не вызывать его на это (а это неприятно любому человеку), я хорошо угостил его и попросил спеть. Он пел. Только после этого я спросил: "Ну, что вы хотели сказать?" - "После всего того, что я услышал от вас, мне больше нечего сказать, кроме благодарности. Я очень вам благодарен и никогда не забуду вашего отношения ко мне в тяжелую для меня минуту, которая возникла после того, как узнали, что я остался на территории, занятой немцами". Гмыря вновь занял почетное место в театре, опять обрел должную форму артиста и человека, с большой пользой трудился, часто выступал в концертах, да и сейчас еще выступает. Когда я узнаю, что его пение передают по радио или по телевизору, пользуюсь этим случаем, слушаю и наслаждаюсь его голосом. Был в ту пору еще один крупный певец на Украине - Донец[263]. В паре они пели с Паторжинским. Тоже имел хороший голос. Не знаю, по каким причинам, но за ним укрепилась среди партийного актива и особенно чекистов "слава" антисоветского человека и националиста. Он не подвергался аресту. Но когда в 1941 г. нависла угроза, что Киев будет захвачен немцами, его у нас арестовали.

Никаких конкретных данных к тому, кроме сугубо интуитивных, не имелось. Я находился в обществе от него на довольно приличном расстоянии и потому не знал ни его души, ни настроений. И только по агентурным сведениям получалось, что он настроен антисоветски, что он украинский националист. Арестовали его, руководствуясь теми мотивами, что, дескать, немцы знают о его политических, антисоветских настроениях и после захвата Киева могут его использовать. Чтобы не предоставить врагу такой возможности, его и арестовали, и вскоре он умер. Может быть, если бы не было войны и ареста, то человек долго еще жил бы и работал на пользу своему народу. Уже по окончании войны я возвращался несколько раз к вопросу о Донце. Думается, что имели место наветы. То был плод искусственно вызванного подозрения. В каждом человеке видели нераскрытого врага. А Донец по характеру был человеком крутым, своенравным. Как мне потом рассказывали, он перед властью не низкопоклонничал, держал себя с достоинством, может быть, проявлял даже высокомерие. Видимо, это и послужило поводом оценить его как антисоветского человека.

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 140