Есть русская приговорочка, одна из самых моих любимых: заяц морковку ворует, лиса зайца ловит, волк лису гоняет, человек волка стреляет — у каждого своя правда. Каждый кулик свое болото хвалит. Им не договориться. Для одного стакан вечно полупустой, а у другого наоборот полуполный.

«…Нет правды на земле, но правды нет и выше…»

Я вот все время говорю, что не люблю врать, хочу сказать правду. О чем это я?

Об искренности. Когда прямо в глаза глядят. Нету у меня такой возможности. Косоглазия не скрываю, глаз не щурю, не прикрываю, но и смотреть прямо не могу, сбиваю собеседника с мысли.

Вот и Эренбург говорит, что не хочет врать, как другие, я перелистываю страницы: он врет сам себе.

Да, вот еще вранье самому себе.

Как Сократ говорил: познай самого себя. Познаешь себя, познаешь, как с лука одежки снимаешь, уже весь в слезах и печали, а до правды не докопаться. Что позавчера привиделось правдой, вчера уже вызывало сомнения, сегодня смотрится как обман, завтра будет отброшено как очевидная ложь.

Еще хуже, еще мудренее с ложью, с неправдой. Их множество, их тьмы и тьмы.

Если и правда не одна, то на каждую из них сотни, тысячи и до бесконечности неправд. Есть сказки. Детские невинные сказки, байки, побасенки, мифы, легенды, саги, песни, былины, кривды, врушки, лгушки, оклеветки. Обманы, летописи, наветы, хроники, мошенничество, оговоры. Слово не то скажешь, не в те ворота въедешь. Единожды солгав, кто тебе поверит. Вся жизнь — это как путь к правде сквозь болото лжи. А правды-то и нет.

Тут время вспомнить максиму: цель — ничто, движенье — все.

Вот, для примера, полуправда. Честное слово (прости меня, Господи, что я говорю, какое-какое слово-то?), это химера похуже самой распоследней лжи, потому что пудрит мозги. Та сразу видна и может быть отброшена, а эта застревает в мозгу и засерает, засерает его, и ты тонешь в болоте вранья.

Ужасный, небывалый неурожай в стране, все погорело, грозит бедствие, всеобщий голод. Что пишут газеты: «В рекордно короткие сроки убрали урожай в колхозе-миллионере „Запах Ильича"». И это правда, чистая правда. Вышли колхозники в поля, посмотрели из-под руки, как те богатыри, — ничего не уродилось, нечего убирать.

Вот и убрали урожай в непобиваемо короткие сроки. Кому нужна такая правда?

Такая полуправда? Такая фигура речи?

К чему я это все говорю?

Женя Ермаков не говорил правды. Он был крымским бароном Мюнхгаузеном, нашим бескорыстным Тартареном из Симферополя. Он раздавал свои байки бесплатно и никаких льгот, кроме удовольствия и всеобщего уважения, не имел.

Я за это вот его и любил.

Однако необходимо для поддержания уровня правды хоть одну его мистификацию привести здесь.

Опять нужно предисловие.

Когда гости собираются у нас дома, за моим столом — я хозяин, я тамада, главный остряк, произноситель тостов и массовик-затейник, распорядитель, дегустатор, эрудит, советник и все такое. Собираемся в другом месте — я закомплексованный человек, отхожу в угол, в сторонку, подошли — поговорю, отвечу, никто не трогает — сам, в одиночку пью.

А вот один на один…

По телефону разговариваю, положу трубку, Люся спрашивает: что тот тебе? Да ничего. Девяносто пять процентов нашего разговора говорил я. Не даю слова сказать.

Вспоминал я, вспоминал, нет, никого не могу вспомнить, так что Женя Ермаков был не то чтобы один из немногих, а просто единственным человеком в моей жизни, кто говорил больше, чем я, когда мы вдвоем беседовали.

Как-то он мне говорит:

— Валер, давай договоримся, только между нами, если я тебе что-нибудь говорю, а ты потерялся, не знаешь, правду ли я говорю или нет, скажи мне просто: Женя, вот прямо сейчас скажи мне, это правда или ты врешь? И я тебе скажу. Как пароль.

И вот иногда говорит, говорит, сам себя вводит в некий восторг и, не меняя темпа и интонации, продолжает:

— Вот если ты меня прямо сейчас спросишь, вру я или нет, то я скажу: последние полчаса непрерывно вру.

Итак, стоим с Ермаковым на проспекте Кирова, разговариваем. Идет парень:

— Привет, Женя! Как живешь?

— Горюем вот с Валерой — разбились, я мотоцикл свой разбил!

Был у Ермакова мотоцикл. Сначала мотороллер, а потом, у первого в огромной компании на двести человек, — мотоцикл. Большая редкость.

Парень с полного хода тормозит, останавливается, поворачивается к нам:

— Врешь, Женька, как всегда, — и тоном следователя: — Когда разбил?

— Ты в сторону малого базарчика идешь?

Он видел, знает, куда и откуда парень идет. Вопросом на вопрос — борьба за инициативу.

— Ну.

— Ты мельтона на том перекрестке знаешь? С усами, как у Буденного?

— Михаил Петровича, что ли? Знаю. Он же моей Нинки дядя родной. Так что?

— Не поленись, подойди к нему, спроси. Мы прямо сейчас от него, он и протокол составлял.

С этого момента рассказа Ермаков начинает хромать. Прямо-таки припадать на одну ногу. Мы тихонько идем. Парень идет за нами, в нашу сторону.

— Я еду по Феодосийской, Валера вот на заднем сиденье моем, мы с горки, я не тороплюсь, и тут меня слева подрезает «Москвич».

— На обгоне?

Тут надо сказать, что у Жени был прием. Огромной убедительности. Я потом сам этот прием многократно испытывал. Такого эффекта, как Ермаков, не добивался, но эффект-то есть. Этот прием я и слушателям рекомендовал как действенный.

Суть этого приема в подробностях, в деталях. Ермаков свои байки, каждую из них, рассказывал в специальной обработке для подвернувшегося слушателя. У любого человека есть свое хобби, свой пунктик, нечто, чем он интересуется больше, чем другим, знает лучше других, свой больной мозоль, собственная песочница. Для Жени это как ключик, чтобы в доверие втереться, и так ли, сяк ли он начинал об этом говорить. Подкупает. Превращает человека из недоверчивого слушателя в свидетеля, а позже и болельщика.

Я не знал, но Женя-то знал, что парень — студент-медик и его девушка Нинка — племянница того усатого мента, в чью сторону и рулил.

Стал говорить, как он сам полетел, как он всей грудью, где теперь болит, как дышать трудно, демонстрировал, как его нога, и парень уже подыгрывает на дудочке, потихоньку проговаривает медицинские термины, которые обозначают, что случилось с ногой Ермакова и его ребрами:

— Валера через меня кульбитом и повис на заднем стекле автомобиля…

Женя остановился, присел и начал,