Я вскоре заметил, к удивлению моему, что мы не обладаем скоростью хода, несмотря на то, что последняя была развита до 12-ти узлов, а турецкий броненосец с каждым моментом выигрывал в расстоянии…

Подполковник морской артиллерии Чернов, с неподражаемым мужеством распоряжавшийся огнем кормовых орудий, пришел ко мне на мостик и шепотом доложил, что неприятель так быстро приближается к нам, что в промежуток полета нашего снаряда расстояние становится все менее и менее. Я поручил ему вместе с лейтенантом Рожественским[238] попробовать сделать еще сосредоточенный залп. Два залпа сошлись. Снаряды турецкого броненосца ударили в корму: был разрушен капитанский вельбот, затем пробита верхняя палуба. На верхней палубе разрыв ее был ужасен: он залил палубу кровью, уничтожил одну из мортир и положил на месте двух артиллерийских офицеров, управлявших действием орудий. Прапорщику Яковлеву вырвало часть горла и правое плечо, подполковник же Чернов, смертельно раненый, прежде чем упасть, сказал: «Прощайте, бейте из правой кормовой, она наведена!», – и упал мертвый. Перед самым этим залпом я решил приготовить кормовой шест с минами, положив лево на борт в момент его залпа, и пойти прямо на него, дабы его абордировать, или, если бы он от того увернулся, взорвать его кормовыми минами. Для выполнения этого я попросил к себе на мостик минного офицера лейтенанта Михаила Перелешина и поручил ему осмотреть, не перебиты ли проводники шестовых мин и изготовить шест. На это Перелешин заявил мне, что он и лейтенант Жеребко-Ротмистренко просят разрешить им броситься на двух минных катерах в море и атаковать средь бела дня. Несмотря на весь риск, связанный с исполнением подобной просьбы, я ее исполнил бы, но зыбь была так велика, что паровые катера, вероятно, не выгребли, и я отказал. Едва Перелешин спустился с мостика, как лопнувшая вдоль палубы бомба одним из осколков оторвала ему ногу у самого паха, и в этом виде несомый раненый желал мне сообщить еще несколько данных об употреблении минных катеров.

Страшная рана Перелешина, разбитая мортира, два убитых офицера, четыре раненых, пожар на жилой палубе не могли устрашить лихой экипаж вверенного мне судна; офицеры, начиная со старшего и кончая молодым мальчиком юнкером Яковлевым, братом убитого, явили себя героями; на место убитых артиллерийских офицеров встал лейтенант Кротков, и хотя в тот момент, как наводил орудие, граната, лопнувшая сзади, пробила его платье по крайней мере в сорока местах и опалила волосы на голове, он, опаленный и с 17-ю ранами на теле, продолжал наводить мортиру Лейтенант же Рожественский, заняв место подполковника Чернова, распоряжался действием другой мортиры. Благодаря ему, брошенная бомба ударила неприятеля в крышу башни и лопнула внутри, около амбразуры большого орудия. На палубе турок произошло сильное замешательство, которым, к несчастью, мы вполне не могли воспользоваться, ибо осколком бомбы согнуло штуртрос и руль, к ужасу моему, перестал действовать: пароход бросило лагом и дало возможность туркам осыпать нас гранатами, начиненными всякой гадостью. Одна из гранат перерезала паровыпускную трубу и обдала осколками весь мостик, убив наповал двух стрелков, действовавших из малокалиберных скорострельных орудий по амбразурам неприятельских погонных орудий. В это же время последний артиллерийский офицер – Кротков – был ранен осколками в лицо, я же легко контужен в голову и левую руку; ординарец мой юнкер Яковлев тоже контужен в голову… Это был последний серьезный залп неприятеля. Из его большой погонной пушки он действовать более не мог, и он заметно стал отставать, так что вскоре вместо ружейных пуль перестали долетать до неприятеля и наши 9-ти фунтовые снаряды. Затем у него из палубы повалил густой пар или дым и после еще двух-трех наших выстрелов неприятель стал быстро уходить.

Видя два орудия у себя подбитыми, имея в корпусе две пробоины, двух офицеров убитыми и четырех ранеными, и палубу, заваленную осколками и человеческим мясом, и, главное, видя, что машинисты и кочегары едва держатся на ногах после 5-ти часового боя, я не решился энергично преследовать убегавшего быстроходного врага, тем более, что он поднял какой-то сигнал, и на горизонте стали показываться еще рангоуты судов.

Доносить о подвигах особенно отличившихся гг. офицеров я по совести не могу; как честный человек могу сказать одно: что кроме меня, исполнявшего лишь свой долг, остальные заслуживают удивления по геройству их и тому достоинству, с которым они показывали пример мужества и необычной храбрости. Старший офицер лейтенант Владимир Перелешин был мной послан тушить пожар на жилой палубе; пробегая туда, он наткнулся на носилки со страдальцем его братом; Владимир Перелешин несмотря на то, что творилось у него на душе, не останавливаясь, пробежал к месту пожара и погасил пожар над пороховыми и бомбовыми погребами.

Долг мой заставляет упомянуть о самоотвержении князя Голицына-Головкина; заметив, что мостик особенно осыпается снарядами, Голицын под всякими предлогами старался заслонить меня, желая лишь служить живым щитом.

Штурманский офицер штабс-капитан Корольков стоял все время у штурвала спиной к неприятелю, не отрывая глаз от картушки компаса и от души сердясь на лопанье гранат, заставлявшее картушку прыгать, а во время одного из неприятельских залпов, не обращая внимание на то, что сзади его делалось, он приказал сигнальщику убрать исковерканный ружейный ствол, брошенный к самому компасу, не замечая, что ружье это принадлежало одному из несчастных стрелков, разорванных бомбой на мостике.

Увидев бегство броненосца, я велел подобрать трупы и, предполагая, что прибыль воды от пробоин не позволит рассчитывать на сохранение порядочного хода, я приготовил судно насколько мог к новому бою, затем приказал команде пропеть громко молитву в благодарность Богу за победу, после чего дружно прокричали троекратно «ура» вдогонку уходящему врагу, не отвечавшему более на наши выстрелы.

Из нижних чинов также отличны были все.

Подлинный подписал: капитан-лейтенант Баранов.

(Морской сборник 1877, № 9, с. 19–33)

Рапорт С.О. Макарова о подрыве турецкого броненосца на Сухумском рейде от 12 августа 1877 г.

Выйдя из Новороссийска вечером 10 августа, я на другой день утром подошел к Сочи для собрания сведений. В полдень пошел далее, следуя на расстоянии 35 миль