Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 166
«Милостивый Государь,
Ссылаясь на ваши личные переговоры, настоящим заказываю Вам сорок тысяч бочек цемента по цене (не помню точно, какой) и одновременно, согласно условию, вношу в (такой-то) банк в Ваше распоряжение половину стоимости всех заказанных Вам бочек цемента.
Благоволите подтвердить принятие к исполнению настоящего заказа.
С совершенным почтением,
Уполномоченный Центросоюза
И. Гуковский».В том же досье я нахожу и ответ поставщика:
«Господину Уполномоченному Центросоюза в Эстонии И. Э. Гуковскому.
Милостивый Государь
Исидор Эммануилович,
В ответ на Ваше почтенное письмо (от такого-то числа) настоящим имею честь подтвердить, что Ваш почтенный заказ принят к сведению и исполнению и что переведенная Вами (такая-то) сумма через (такой-то) банк мною сполна получена.
С совершенным почтением
(Подпись поставщика)»Когда я добрался до этой переписки и стал наводить справки о самом заказе, то оказалось, что ничего по нему не было исполнено. Я написал поставщику запрос… Не нужно быть ни деловым человеком, ни юристом, чтобы понять, что такого рода «заказ» совершенно не обеспечивал нас: не было указано срока поставки, не было обозначено качество цемента и никаких технических условий[68], так что поставщик мог поставить все что угодно вместо цемента, и когда ему вздумается, хоть через десять лет. Немудрено поэтому, что, получив половину стоимости заказа (что-то очень большую сумму), поставщик не торопился с поставкой. И таким образом, дело затянулось до моего прибытия в Ревель. Завязалась длинная переписка с поставщиком, которому, ясно, ни к чему было торопиться… В конце выяснилось, что цемента у него не было и он искал его, чтобы поставить… Когда же я наконец обратился к адвокату и поставщик вынужден был (через много времени) реализовать заказ, он представил к приемке (он оспаривал и наше право предъявить приемочные условия) известное количество цемента, каковой оказался старым портландским цементом, пролежавшим много лет в сырости, слежавшимся в трудно разбиваемую массу, т.е. абсолютно никуда не годным. А так как договор был составлен в вышеупомянутом виде, то дело это окончилось полной потерей затраченных денег, и поставщик остался неуязвим… И подобных договоров, повторяю, была масса.
Приведу еще один. Некто П. по договору, составленному тоже в самой не обеспечивающей нас форме, обязался поставить какое-то грандиозное количество проволочных гвоздей в определенный срок. Ему был уплачен — и тоже в виде крупной суммы — аванс. Когда наступил срок, товара у него не оказалось. Он потребовал пролонгации — это и была одна из тех пролонгаций, подписать которую мне предлагал Эрлангер. Основания для нее не было никакого, кроме желания услужить поставщику. И, как помнит читатель, я отказал, несмотря на настояния Гуковского… Город Ревель, в сущности, очень маленький городок, и, войдя в курс его товарных дел, я со стороны получил сведения, что вся эта поставка была дутая, что П., заключив договор, по которому значилось, что объектом его являются гвозди наличные, стал бегать по рынку (тогда очень узкому) и искать товар. Какое-то количество его он нашел, но в весьма хаотическом состоянии: случайные укупорки в ящиках всевозможных форм и видов (из-под макарон, из-под консервов, из-под монпансье, и, упоминаю об этом как о курьезе, один ящик был из-под гитары). Кроме того, содержимое каждого ящика представляло собою смесь разного рода сортов и размеров, и все гвозди были проржавевшие… Словом, это, в сущности, был не товар, а гвоздильный хлам… Отказавшись принять этот «товар», я нашел достаточно оснований для аннулирования договора и предъявил к П. требование о возмещении убытков. И… конечно, вмешался тотчас же Гуковский, который с пеной у рта стал от меня требовать признания договора. Разумеется, я не согласился и… обыкновенная история: очередной донос, кажется, Крестинскому с копиями «всем, всем, всем» его «уголовным друзьям»… Но мне придется еще вернуться к этому делу ввиду того, что оно находится в связи с обвинениями меня в контрреволюции и в сношениях с эмигрантами…
Я ограничусь этими несколькими примерами. В мою задачу не входит подробно останавливаться на всех деталях этих поставок, я хочу только дать читателю понятие о характере тех «государственных сделок», которые были произведены моим, предшественником, этим «добр-удар молодцом» Гуковским, вступившим со мною в энергичную борьбу, в которой его всемерно поддерживали его «уголовные друзья», эти по положению «государственные люди»: считающийся честным Г. В. Чичерин, человек, действительно получивший и воспитание и образование, Н. Н. Крестинский, присяжный поверенный, видный ЦК-ист, если не ошибаюсь, старый эмигрант и близкий товарищ Ленина, А. М. Лежава, о котором я уже много раз говорил, старый революционер, «народоправец», и Аванесов (его я очень мало знаю, слыхал только, что он из газетных репортеров), видный чекист, член коллегии ВЧК, и многие другие…
Но об этом в следующей главе. Пока же я прошу читателя, читателя-друга, представить себе положение человека, как я (говорю смело!), честного и не идущего на компромиссы в своем служении государственному делу, делу народному, человека одинокого, заброшенного в это не то что осиное гнездо, нет, а в гнездо, полное змей, ядовитых змей и всякой нечисти…
Я стоял один-одинешенек лицом к лицу перед ними, один, совершенно беззащитный, неспособный по своему воспитанию, как семейному, так и общественно-революционному, бороться теми средствами, которые были и остались их неотъемлемой стихией, — неспособный и гнушающийся ими от молодых ногтей. И они жалили, изрыгали свою ядовитую слюну, брызгали в меня секрециями своих специальных органов…
Я стоял перед ними один. Правда, у меня были такие честные сотрудники, как упомянутый Маковецкий, Фенькеви, Ногин и некоторые другие. Но все они, увы, были люди маленькие, люди короткой души, которые общественную борьбу отождествляли с узколичной борьбой (ведь человек не может прыгнуть выше себя) и которые в моей борьбе с Гуковским видели только Гуковского, не понимали, что я боролся не с ним, что на него, как на такового, мне было — прошу прощения за нелитературное выражение — в высшей степени наплевать, не понимая, что я боролся с тем нарицательным, с тем тихим зловонным ужасом, которому, позволю себе сказать, было и есть (да, увы, и есть!) имя ГУКОВЩИНА, т. е. великая мерзость человеческая, ВЕЛИКАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПОШЛОСТЬ!..
И когда, признав себя в конце концов побежденным этой пошлостью, проникающей во все поры человеческого существования, сказав «не могу больше», я ушел, эти мои верные и честные сотрудники-друзья остались в стороне и… покинули меня… Боюсь, что некоторые, устрашась Молоха, даже и «продали шпагу свою»!.. Но я верю — ах, читатель-друг, я ХОЧУ верить и так НУЖНО верить, что у них осталось честности и порядочности хоть настолько, что когда они прочтут эти строки, они покраснеют (ну, Боже мой, пусть хоть внутренне, хоть во мраке ночи, наедине с собою покраснеют) и скажут: «Да, Георгий Александрович, вы правы…» И как о высшем счастье, я мечтаю о том, что хоть один из них, из этих друзей-сотрудников, когда на мою голову начнут выливать сорокаведерные бочки житейской грязи и помоев за эти мои откровенные записки и воспоминания, хоть один из них, ну, скажем, хоть Фенькеви, с которым я был душевно всего ближе, возвысит свой голос и скажет то, что диктует настоящее чувство ЧЕСТИ и ПРАВДЫ…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 166
