Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 138
Сударыня, если бы у меня был такой сын, я бы задушил его своими собственными руками!
Мать тоже дрожала от негодования. Но она сдержала себя.
– Желаю вам в этом успеха, генерал!
И, не поклонившись ему, даже не взглянув на него, мать вышла из приемной.
С негодованием рассказывала она об этом пришедшему навестить ее Абраму Гоцу, который тогда работал в Московском комитете нашей партии. Перед партией как раз в это время встал вопрос о покушении на графа Шувалова, который считался одной из опор реакции и прославился своей жестокостью, когда был градоначальником Одессы. Покушение на него взялся организовать Абрам Гоц. Переодетый крестьянином, народный учитель Петр Куликовский, член нашей партии, недавно только бежавший из Сибири, только что в Москве снова арестованный и снова бежавший буквально у меня на глазах из полицейского участка, в котором находился и я (о чем я выше уже рассказывал), явился в качестве просителя на прием к Шувалову. Подавая графу Шувалову одной рукой свое прошение, он другой рукой, в которой был браунинг, выстрелил несколько раз в упор в градоначальника и убил его на месте.
– Вот, Мария Алексеевна, – говорил Абрам Гоц моей матери, – наш ответ графу Шувалову!
Мать ничего не сказала, только крупные слезы потекли по ее щекам. Не думаю, чтобы эти слезы были слезами сочувствия к убитому. Бывают времена, когда даже самые кроткие сердца становятся каменными.
Свидание в Москве с матерью по дороге в Севастополь, конечно, было нарушением дисциплины и правил Боевой организации. Но, убеждал я себя, во-первых, я еще не приступил непосредственно к работе, во-вторых, я, конечно, не скажу ни слова о своих планах…
Я позвонил ей по телефону. Называть себя мне, конечно, не надо было – она узнала меня по первому же слову. Через полчаса мы уже встретились у знакомых, куда она приехала по моему указанию. Ее слабые легкие руки обнимали мою шею, она гладила меня ладонью по голове, по щекам – и молчаливые слезы лились из ее глаз. «Я знаю, знаю, – сказала она, – теперь ты возьмешься за такие дела, за которые может быть лишь одна кара – самая страшная и последняя…» Она материнским сердцем почувствовала то, о чем я не говорил ей. В ответ я лишь молча целовал ее руки.
О, матушка милая! Рад бы душой Тебя я утешить, вернуться домой… Хоть были б три жизни даны мне в удел, Все б отдал я, все и к тебе полетел! Но душу живую посмею ль продать? Могла ли б меня ты за сына признать?.. И слезы лились у родимой рекой, И дряхлой качала она головой.
Так писал когда-то, обращаясь к своей матери, поэт-революционер. История повторяется.
Лишь на вторые сутки после Москвы и на третьи после Петербурга приехал я в Севастополь. Так странно было видеть после снежных улиц, северных морозов и холодной слякоти синее море, чувствовать на лице ласковое солнце и теплый ветер.
Я остановился в одной из лучших гостиниц города, в «Европе», недалеко от моря, на центральной улице – против знаменитой гостиницы Киста. Когда-то я уже был проездом в Севастополе и теперь без труда разобрался в городе.
Данный мне Азефом паспорт ни в ком не вызвал подозрения. Я жил как отдыхающий на юге турист. Гулял по набережной, в приморском парке (у ворот которого красовалась надпись: «Матросам и собакам вход запрещается»), посещал лучшие кафе и рестораны, демонстративно читая «Новое время» и другие правые газеты, много времени проводил в номере своей гостиницы, чтобы никому напрасно не мозолить своей физиономией глаз на улицах небольшого города.
По несколько раз в день я прогуливался от дворца, в котором жил адмирал Чухнин, к пристани. Дорога шла с горы широкими улицами, в одном месте на нее выходила широкая каменная площадка, с которой открывалось все море, гавань и откуда очень удобно было наблюдать. Адмирал Чухнин часто посещал суда. Конечно, самым удобным пунктом для нападения на него была пристань. Щегольской белый морской бот стоял наготове у пристани под адмиральским флагом. Его можно было заметить еще издали с той самой каменной площадки, которую я облюбовал. Отсюда можно установить, если надо – в бинокль, когда бот отваливает от военного судна и находится ли на нем адмирал. После этого путь его становится совершенно точным, в распоряжении остается не меньше 15–20 минут. Всего лучше напасть на него двум-трем метальщикам со снарядами, когда адмирал будет выходить из бота…
Азеф не дал мне ни одного адреса в Севастополе, и я ни с кем не мог и не должен был здесь встречаться. Но однажды, к своему удивлению, я повстречался на улице с Владимиром Вноровским, товарищем по партии, которого я видел вместе с его братом Борисом сравнительно недавно в Москве, в дни восстания (Владимир Вноровский позднее был одним из «извозчиков», выслеживавших Дубасова в Москве).
Мы повстречались с Вноровским неожиданно, лицом к лицу, и я узнал его сразу, хотя он, очевидно, и принял меры к тому, чтобы его нельзя было узнать, в чем-то изменив свою внешность. По-видимому, и он узнал меня, потому что я заметил, что он пристально взглянул на меня и глаза его блеснули. Но он не подал вида. Я был рад его осторожности, но вместе с тем она меня удивила: ведь он, разумеется, не знал, что я нахожусь в Боевой организации… Что же он сам тут делает?
Прошло около недели. Я уже хорошо изучил местные условия, наметил план действий. Теперь мне надо было, по возможности, установить дни, когда адмирал посещает суда. Конечно, затем надо будет организовать правильное наблюдение… Однажды я сидел в парикмахерской. Я завел теперь себе длинные, насколько возможно, усы, которые никогда прежде не носил длинными, стал брить бороду. Парикмахер намылил мое лицо, сбрил одну щеку, принялся за другую.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 138
