Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 153
Тысячи празднично разодетых петербуржцев стремятся занять лучшие места вокруг Розового павильона, где запланировано представление. Судя по высокому небу,
сегодня погода не подведёт. Смех, крики, хлопки шампанских пробок. Палатки и шатры постепенно заполняются публикой. Под открытым небом работают буфеты. Музыка. Красный мяч катится через лужайку и шлёпается в Славянку.
Синие кафтаны лицеистов окружают цветочную арку.
Молодые люди читают стихи, которыми её украсили.
Они потешаются.
Тебя, грядущего к нам с бою,
Врата победны не вместят.
Арка из живых цветов, действительно, тесновата.
Но менять что-либо уже поздно.
Кортеж императора ожидают в любую минуту.
Устроить торжества в Павловске было решением вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны – традиция предписывала подобные “подношения”. Праздник задумывался в сентиментальном духе прошлого века, в котором Мария Фёдоровна была воспитана. Воображение рисовало императрице костюмированные аллегории, музыкальные кантаты, а также ужин с фейерверками и бал в “святилище Флоры”: в Розовом павильоне, то есть.
По случаю праздника павильон был вдвое расширен бальной пристройкой, возведённой, по замечанию “Русского инвалида”, “с магической скоростью”. Соответственно декорировался и парк. За цветочной аркой павловский пейзаж превращался в театральное пространство работы придворного декоратора Гонзаго. По одну сторону павильона виднелись фанерные картины идеальной русской деревни с мельницами, по другую – узнаваемые пейзажи парижского Монмартра. Декорации были настолько реалистичными, что спустя несколько лет, даже траченые дождём и снегом – изумляли посетителей Павловска. Однако Константин Николаевич Батюшков, которого мечтал бы повидать Пушкин, в торжествах не участвует.
Батюшков прибыл в Петербург разбитый болезнью, которую подцепил в дороге – и слёг в постель сразу, как только добрался до дома Муравьёвой. Сыпью неизвестного происхождения он покрылся ещё на корабле. Видимо, чесотка; всё тело в язвах. На люди в таком виде не покажешься. И Екатерина Фёдоровна ходит за Батюшковым как за ребёнком. Какую бы заразу ни подхватил вернувшийся с войны племянник, теперь она – и Гекуба его, и Пенелопа.
Весть о возвращении Батюшкова разносится по городу, и уже через несколько дней в дом на Фонтанке приходят по его душу. Батюшков выбирается из ванны. В комнате его ожидает поэт и тайный советник Нелединский-Мелецкий, старший литературный знакомый Константина Николаевича.
Положение, которое заставило Юрия Александровича искать встречи с Батюшковым, объясняется в письме Нелединского к Вяземскому: “Меня было нарядили делать куплеты и несколько речей, – сообщает он, – это мне была большая забота и по старости моей, и по душевному расположению”. “К счастию, – продолжает он, – подъехал сюда Константин Николаевич Батюшков; я ему в ноги, и он имел снисхождение меня от этого труда избавить”.
Батюшков был знаком с Нелединским по Москве 1811 года и уже тогда с восхищеньем отзывался о нём как об “истинном Анакреоне”: остроумном и добродушном, вопреки сенаторскому званию, человеке. Отказать ему (читай, императрице) он не мог – и взялся за дело. Несмотря на болезнь, он ощущает душевный подъём, известный всякому, кто недавно возвратился из большого и опасного путешествия. За подобным подъёмом обычно следует депрессия; вскоре она “накроет” Батюшкова; но сейчас он “в духе” и, обложенный подушками, в пятнах прижжённых язв, быстро набрасывает стихотворный сценарий праздника. Для него это странный вызов. Он впервые пишет как версификатор чужих мыслей, да ещё для голоса и музыки – и по заказу, от которого невозможно отказаться.
Вскоре, однако, выясняется, что не только он “в деле”.
Мария Фёдоровна не зря обратилась к Нелединскому – Юрий Александрович уже сочинял по заказу императрицы, и успешно. Это был сценарий торжеств по случаю возвращения её мужа Павла I из большого заграничного турне 1797 года. Мария Фёдоровна вспомнила о Нелединском и теперь, когда встречала сына, и тот поступил как профессиональный литератор: приспособил старый сюжет к новым обстоятельствам.
Как и в “отцовском” сценарии, в “сыновнем” тоже действовали аллегории. Но теперь дети, юноши, старики и жёны славословили другого – и по другому поводу. Такова была основа, сердцевина. По ней-то Батюшкову и предстояло писать “куплеты”. А гимны, обрамляющие основу, Нелединский закажет Державину.
Гаврила Романович совсем не случайный “актёр” в этом литературном спектакле. Пусть в гимне на изгнание Наполеона он вверял “младым певцам” “ветхи струны” лиры – то есть объявлял об уходе на поэтическую пенсию – сейчас он охотно берётся за дело. После взятия Парижа он больше не считает, что не способен славить “юного царя”, даже наоборот.
Надо сказать, что в своё время Нелединский уже воспользовался Державиным. Куплеты в честь возвращения Павла он скопировал с державинского гимна “Гром победы раздавайся…”. Гаврила Романович сочинил его на взятие Измаила Потёмкиным. Торжество поразило Нелединского, и он заимствовал у Державина не только размер, но и мотив (полонез).
Новое дело началось, однако, не совсем гладко. Основную стихотворную программу сочинял Пётр Корсаков – поэт, переводчик и старший брат Корсакова-лицеиста. К нему-то Нелединский сперва и обратился. Но вскоре выяснилось, что Корсаков с задачей не справляется. Нужно было искать замену. По счастью, в город вернулся Батюшков. Но вовсе устранить Корсакова выглядело бы нелюбезно, и за ним оставили некоторые фрагменты. Кое-что Нелединский заказал Вяземскому, а приветствие на цветочной арке, над которой потешались лицеисты, сочинила “русская Сафо” – поэтесса Анна Бунина.
Стихотворный монстр, собранный и оживлённый сразу несколькими Франкенштейнами, с сарказмом описывает сам Батюшков. “…дали мне программу, и по ней я принуждён нанизывать стихи и прозу, – пишет он Вяземскому, – пришёл Капельмейстер и выбросил лучшие стихи, уверяя, что так не будет эфекту и так далее, пришёл какой-то Корсаков, который примешал своё, пришёл Державин, который примешал своё, как ты говоришь, кое-что, и изо всего вышла смесь, достойная нашего Парнаса и вовсе недостойная ни торжественного дня, ни зрителя!”
ДУЭТ ДЕВИЦ:
Он любит тени сих лесов
Безмолвие природы,
Журчанье здешних ручейков,
Пастушечью свирель и наши хороводы.
Он любит отдыхать близ Матери своей
От шума грозного Арея
И счастье мирное полей
Монарха веселит не менее трофея
ДУЭТ ЮНОШЕЙ:
Он лавры похищал
Из рук неистовой Беллоны;
Царям он возвращал
И царства, и короны…
В том же духе написана и вся “маленькая драма”. Особенного поэтического интереса она, как видим, не представляет. Приведённые дуэты откликаются лишь Беллоной, с которой мы недавно встречались в “Тени друга”, и богом войны Ареем. Впрочем, античные имена звучат в крестьянских устах, скорее, комично[44].
Праздник праздником, но Батюшкову нужно устраиваться в Петербурге. Как и два года назад, он обращается
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 153
