могли бы рекомендовать сами чечено-ингушские представители для устранения этих причин. Чечено-ингушские представители доложили Орджоникидзе обо всем самым подробным образом — о колхозах, МТС (машинно-тракторных станциях), дорогах, школах, больницах, нефти, но только об одном, а именно о главном они не доложили Орджоникидзе — об НКВД. Конечно, чечено-ингушское правительство хорошо понимало, что в конечном счете все зло в НКВД, и что пока последний чекистский сержант стоит фактически выше чечено-ингушского премьер-министра, не может быть и речи о политическом оздоровлении атмосферы в Чечено-Ингушетии. Но говорить об этом они боялись, и вполне резонно. Орджоникидзе уедет себе в Москву; а они должны вернуться в распоряжение своего собственного НКВД (кстати, из состава около 400 человек ответственных сотрудников Чечено-Ингушского НКВД чеченцев и ингушей было только четыре человека — С. Альбагачиев, У. Мазаев, И. Алиев, У. Эльмурзаев, а в войсках Чечено-Ингушского НКВД не было ни одного). Человек, который берет под сомнение непогрешимость НКВД, умирает в СССР скорой и неестественной смертью. Сообщение делегации, что после организации колхозов у чеченцев и ингушей отобраны их верховые кони, возмутило Орджоникидзе до крайности. „Вы переборщили, товарищи, это прямо преступление отнимать у чеченцев и ингушей их верховых коней — ведь горцы тем и славились, что как джигитов их еще не превзошел ни один народ. Нет, товарищи, вы определенно переборщили“, — заключил свое замечание Орджоникидзе. „Таков общий закон для всего СССР“, — ответили ему. Однако Орджоникидзе обещал поговорить с „хозяином“ в Москве и внести в ЦК и Совнарком ряд конкретных предложений для улучшения дела в Чечено-Ингушетии. Через месяц после возвращения Орджоникидзе в Москву в центральной прессе появились два постановления: одно — Президиума ЦИК СССР о том, что „кинжалы разрешается носить там, где это является принадлежностью национального костюма“, другое — ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР: „Как исключение из Устава сельскохозяйственной артели (колхоза) в Чечено-Ингушетии разрешается колхозникам иметь и содержать своих собственных верховых коней“»[888].
Данное указание Авторханова необходимо уточнить хронологически: постановление СНК СССР о мерах борьбы с хулиганством, которое регламентировало владение холодным оружием, датируется 29 марта 1935 года. Именно там есть указание о том, что действие «статьи не распространяется на хранение и ношение холодного оружия в местностях, в которых ношение холодного оружия связано с условиями быта и является принадлежностью национального костюма». Очевидно, что указанные выше события были скорее всего ранней весной 1935 года.
Самолеты, автомобили и корабли
Согласно воспоминаниям летчика Г. Ф. Байдукова, весной 1935 года он был откомандирован в Москву в формировавшийся летный экипаж С. А. Леваневского. Правительственную комиссию по намечавшемуся перелету из Москвы через Северный полюс в Сан-Франциско возглавлял Серго[889]. «Сердечный и внимательный нарком Орджоникидзе в то же время был весьма требовательным и напористым. Поэтому дела, как нам казалось, шли нормально. И вдруг экипаж узнал, что руководитель Наркомтяжпрома серьезно заболел. Болезнь полного энергии большевика, соратника Ленина, быстро сказалась на темпах работ по переделке самолета АНТ-25 в арктический вариант. Сроки готовности отодвигались. Дата вылета откладывалась на более поздние сроки»[890]. Летчикам только и оставалось, что проводить на Курском вокзале уезжавшего на Северный Кавказ Орджоникидзе и ждать его возвращения[891].
Г. К. Орджоникидзе осматривает новые автомобили ГАЗ-М1, совершающие автопробег по маршруту Горький — Москва — Ленинград — Горький
22 марта 1935
[РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 32. Д. 82]
Датировка этого отпуска Орджоникидзе отчасти можно определить по заседаниям Политбюро, в которых он принимал участие[892]. 26, 29 января он участвовал в заседаниях, но уже с середины февраля ему делали выписки: 9 февраля выслана выписка о самолетостроении, 22 февраля — выписка из решения Политбюро по вопросу золотопромышленности, 27 февраля — выписка Орджоникидзе об организации полета Леваневского, который был намечен СТО на июль. Выписки делались и позднее. Например, укажем на спецсообщение № 55772 начальника экономического отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР Л. Г. Миронова о выпуске Сталинградским тракторным заводом недоброкачественных тракторов со сталинской резолюцией: «Товарищу Орджоникидзе. Просьба прочесть. И. Сталин»[893]. И дополнительно, еще небольшой штрих к деятельности Серго Орджоникидзе в этот период: 15 марта 1935 года специальный приказ наркома тяжелой промышленности отметил большой успех аспиранта Ленинградского индустриального института М. М. Ботвинника, «умело сочетающего хорошее качество технической учебы с мастерством шахматной игры»[894].
17 апреля Орджоникидзе был на праздновании выпуска Института стали в Колонном зале Дома Советов, где произнес проникновенную речь о роли инженеров в строительстве промышленности[895].
В эти же апрельские дни Орджоникидзе занят и другими делами. Отметим его записку Молотову о программе морского судостроения от 23 апреля[896], выговор директору московского автозавода Лихачеву от 26 апреля за невыполнение задания по выпуску новой массовой модели автомобиля. И конечно, исторический приказ № 77 наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе от 29 апреля, в котором он требовал немедленно приступить к форсированному строительству двух никелевых заводов в Орске и Мончетундре. Данный приказ означил начало истории никелевой промышленности в России — СССР. В 1938 году начался пуск цехов, а 23 февраля 1939 года был получен первый черновой никель.
Речь Г. К. Орджоникидзе, произнесенная на выпуске слушателей Московского института стали в Колонном зале Дома Союзов
17 апреля 1935
[РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 29. Д. 89. Л. 1–2]
2 мая 1935 года Сталин, Орджоникидзе, Молотов, Чубарь посетили московский Центральный аэродром. Там произошла беседа членов правительства с летчиком Валерием Чкаловым[897]. На следующий день Орджоникидзе осматривал подаренную ему Горьковским автомобильным заводом им. Молотова автомашину ГАЗ, которая была стотысячной машиной, выпущенной заводом. После осмотра Серго заявил: «Теперь надо бы вам, автозаводцам, сверх плана дать три тысячи автомашин для колхозной деревни…»[898] На этой машине Серго потом ездил по Москве.
Летом Орджоникидзе продолжал контролировать положение дел в автопромышленности. 6 июля он посетил автозавод им. Сталина, в том числе присутствовал на отборочных соревнованиях к межнаркоматской спартакиаде. В своей короткой речи на стадионе автозавода он призвал студентов втузов Наркомтяжпрома к победе в предстоящем спортивном мероприятии. 18–23 июля на межнаркоматских соревнованиях студенты втузов Наркомтяжпрома занимают почти по всем видам первые места. Коллектив завоевывает переходящее знамя Высшего совета физической культуры (ВСФК)[899]. В конце июля Орджоникидзе, уже со Сталиным, еще дважды посетил московский автозавод, где они осматривали новую модель автомобиля М-1. Запуск в массовое производство машины был намечен на 1936 год[900].
Сталиным, Ворошиловым и Орджоникидзе в эти дни обсуждался и готовившийся авиавылет С. А. Леваневского, в частности поздним вечером и ночью 26 июля, после просмотра кинохроники
