Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 166
до утра. Спал тревожно, стонал во сне, слышал свой стон и, пугаясь его, пробуждался, затем вновь засыпал и, несмотря на неутихающую боль, ощущал, как мое тело отдыхает и с каждым часом в него возвращаются силы.
Утром, когда пришла хозяйка, чувствовал себя значительно лучше, и мы долго говорили с нею. Сейчас уже точно не помню, о чем, вспоминаю только, что больше говорил я, а она, наверно, расспрашивала, откуда я, кто мои родители, какая семья.
До сих пор не могу простить себе, почему же я так мало знаю об этих женщинах, об их семье, о том селе… Неужели я тогда ничем этим не интересовался? Трудно такое предположить. Значит, все забыл. Ведь после столько было всяких событий и разных случаев, что можно, конечно, и запамятовать. И все же это какая-то непонятная загадка для меня. Знаете, многое помню: и фамилии людей, с которыми воевал, и названия сел и городов, и события менее важные не забыл, а вот здесь какой-то провал в памяти. Даже не знаю, сколько дней я лежал в той хатке-сарайчике. Время-то вспоминается какими-то кулигами, яркими, белыми. Знаете, как в выгоревшей степи блестит на солнце ковыль? Так вот и в моей памяти появляются эти блескучие островки, а вокруг них все голо и пустынно, как в той степи…
Хозяйка унесла мою заскорузлую от высохшей крови, жесткую, как жесть, гимнастерку. А принесла мягкую сатиновую рубаху. Не один десяток с тех пор я износил за свою жизнь рубах, а такой не было. Тонкая, нежная, она ласково и мягко скользила по повязке, совсем не тревожа моей раны, что мне иногда кажется, именно та рубашка и поддерживала во мне угасающую жизнь.
Еще припоминаю, как сидела рядом со мною хозяйка и говорила:
— Вот и мой где-то воюет. Может быть, и о нем кто-нибудь вот так же заботится…
А о ком она сказала, не знаю. О муже? Сыне? Не мог я не спросить. Значит, забыл ее ответ…
Но вместе с этими всполохами-кулигами моя дырявая память хранит нетерпение, которое владело мной тогда, Я каждую минуту ждал прихода своих. Видно, мое убежище находилось все же неподалеку от дороги, и часто, особенно по ночам, был слышен гул машин. Как только темнело, я подтягивался к окну и слышал шум моей надежды и спасения.
Дни сменялись ночами, а наших все не было, хотя и до моего оглушенного болью слуха уже доходила канонада приближающегося фронта.
Я думал, что уже и не дотяну до прихода наших. От раны шел зловонный запах, и я все чаще впадал в беспамятство. Иногда казалось, что еще одна потеря сознания и я уже не вернусь в реальный мир. В те дни я часто вспоминал самые яркие эпизоды из своего довоенного прошлого. Думалось, что только они удерживают меня в этой жизни, не дают сорваться в бездну, и я отчаянно держался за них.
Тогда же во мне стала развиваться неведомая до сих пор способность видеть себя со стороны. Она началась с того часа, когда я стоял на краю ямы. Мое «я» будто кто-то отъединил от тела, и оно могло наблюдать за событиями, происходящими вокруг. Ощущение такое, словно сижу в зрительном зале и смотрю старый немой фильм, который уже когда-то видел.
…Вот раннее октябрьское утро сорок первого года. С повесткой в кармане и вещмешком за плечами я выхожу из дома в Переделкине. Мать хотела разбудить сестер и брата, но я не разрешил. Отца дома нет, он на заводе днюет и ночует.
Прощаюсь с матерью во дворе. Она крепится, а слезы катятся по щекам, подбородок и губы вздрагивают. Ее состояние передается и мне. Поспешно целую ее, освобождаюсь из ее объятий и быстро ухожу со двора. Теперь главное — не оглядываться. Уйти за поворот. Остается несколько шагов до поворота, и я не выдерживаю и оборачиваюсь…
Одинокая фигура мамы на крыльце, она подняла руку и тут же бессильно уронила ее. Я почти бегу из поселка, вбегаю в лес и у огромной сосны, мимо которой больше года хожу на электричку, останавливаюсь и не могу сдержать слез. «Вернусь ли я когда-нибудь сюда? Сегодня впервые еду не на завод. Увижу ли еще отца, сестер и брата?»
Выплакавшись, иду к поезду. Эти слезы были прощанием не только с домом, но и с моей юностью.
…А потом перед глазами возникает другая картина. В середине августа сорок первого моя старшая сестра Ася выходит замуж за рабочего паренька Серафима Алферова, а через два дня мы всей нашей большой семьей провожаем его в армию. Серафим — шестой, самый младший сын в семье Алферовых. Все его братья уже на фронте, теперь его очередь. На полу в нашем доме раскрыт небольшой саквояжик. В него Ася и Серафим складывают вещи. Рядом стоим все мы… Вокруг бушует страшная война, а два юных существа, объединив свои жизни, расстаются…
Одна картина сменяет другую, и они держат меня в этом реальном мире, не давая впасть в беспамятство и навсегда провалиться в бездну. Тело все меньше повинуется мне, от раны идет дурной запах, но сознание цепко держится за эти воспоминания. Иногда я все же впадаю в забытье, долго падаю в какую-то пропасть и лишь, как мне кажется, усилием воли обрываю это падение.
Однажды увидел рядом со мною плачущую хозяйку.
— Что с вами?
Она отвернулась, вытерла слезы.
— Наверное, ты, сынок, не доживешь до своих. Рана твоя плохая…
Я молчал. Она подтвердила то, о чем я думал. Не знаю, что хозяйка увидела на моем лице, но вдруг начала уговаривать:
— Да ты не убивайся так! А что, лучше было бы, если бы тебя убили там? И никто из твоих не знал, где ты? А тут, если случится, то мы с дочкой и похороним тебя, и твоим отпишем, когда наши придут…
Сказав все это, она жалостливо посмотрела на меня и хотела, видно, что-то спросить. Но я прервал ее:
— Нет, я не умру. Я должен выжить. Дождусь наших…
— Тогда что-то надо делать. Идти к немцам и на что-нибудь выменять у них марганцовки, промыть твою рану… Может, поможет тебе.
Я вспомнил слова той старухи: «Всех нас расстреляют за тебя…» И сказал, что этого не надо делать ни в коем случае.
— А так ты умрешь…
Я знал, что хозяйка права, но не мог подвергать ее такому риску и начал говорить, что мне надо уйти…
— Да как же ты уйдешь? И куда? — покачала головой
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 166
