Как с ней сроднился Рима вечный прах!

Как будто лунный мир и град почивший,

Все тот же мир, волшебный, но отживший!..

Торжество красоты присутствует и при описании ночного Рима. Он почивает «в ночи лазурной», в свете Луны. Спящий град «сладко дремлет… в ее лучах», но этот сон «безлюдно-величавый» наполнен «безмолвной славой». Лунный мир и град почивший будто отражаются друг в друге. Свет, слава, с одной стороны, и тьма, «вечный прах» — с другой. Все это есть и в Луне, и в извечности Рима, все это являет собой единство мира волшебного, но отжившего.

Ф. И. Тютчев в мундире Гвардейского Генерального штаба. 1825 г.

Красота — это культура восприятия человеком прошлой истории, способность пережить величие прошлого как факт настоящего прозрения, пробуждение от обыденного восприятия, потребность души увидеть волшебство жизни минувшей и настоящей.

С. 81. «Песок сыпучий по колени…». 1830. К

Песок сыпучий по колени…

Мы едем… поздно… меркнет день,

И сосен по дороге тени

Уже в одну слилися тень.

Черней и чаще бор глубокий…

Какие грустные места!..

Ночь хмурая, как зверь стоокий,

Глядит из каждого куста.

«По колени» сыпучий песок, «поздно меркнет день» — такова прелюдия стихотворения о предвечерней поездке. Она трудна, преисполнена страхов, таинственности. Слов мало, но само описание выразительно, образы точно передают ощущение путников: в одну тень сливаются тени сосен, «черней и чаще бор глубокий», навевающий грустные мысли, ночь — «зверь стоокий»; она еще не пришла, но «глядит из каждого куста».

Толстой отметил стихотворение буквой «К».

Читатель может не согласиться с ним, ибо в стихотворении, действительно, никакой особой красоты нет. Стихотворение по лаконичности близко к пушкинской прозе, в которой действо и состояние души создавались весьма лаконичными средствами. Толстой в 1880-е годы, работая над народными рассказами, пошел по пути краткого, динамичного и в то же время образно-зримого повествования.

Тютчевское стихотворение обладало всеми этими особенностями. Малыми средствами было передано состояние души, объятой страхом перед стооким зверем.

Красота — порой таинственная неизвестность, воздействующая на психологию сознания, робкого перед неведомым и враждебным миром. В стихотворении «Песок сыпучий по колени…» восприятие окружающего сведено до минимальной дистанции между человеком и пугающей его действительностью.

Толстому было ведомо подобное состояние. «Арзамасский ужас смерти» преследовал его не одно десятилетие. Позже в изобразительном искусстве появился загадочный «Черный квадрат» Казимира Малевича.

С. 91. «Люблю глаза твои, мой друг…». 1836.

К — перед текстом и возле последней строки справа;

подчеркнуты слова «угрюмый, тусклый».

Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно-чудесной,

Когда их приподымешь вдруг

И словно молнией небесной

Окинешь бегло целый круг…

Но есть сильней очарованье:

Глаза потупленные ниц

В минуты страстного лобзанья,

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья. К

Стихотворение было написано не позднее апреля 1836 г., когда любовь Тютчева к баронессе Эрнестине Дёрнберг привела его первую жену, графиню Элеонору Ботмер, к попытке самоубийства. 15 апреля 1837 г. Тютчев, испытывая угрызение совести, так писал о своей жене:

Элеонора Тютчева. 1820-е годы

«…мне было бы затруднительно отправить в поездку жену совсем одну с тремя детьми. Но эта слабая женщина обладает силой духа, соизмеримой разве только с нежностью, заключенной в ее сердце. У меня есть свои причины так говорить.

Один Бог, создавший ее, ведает, сколько мужества скрыто в этой душе. Но я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня. Я могу сказать, уверившись в этом на опыте, что за одиннадцать лет не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня Это способность очень редкая и очень возвышенная, когда это не фраза. То, что я говорю, должно быть, покажется вам странным. Но, повторяю, я имею на то свои причины. И эта дань, воздаваемая ей мною, является лишь весьма слабым искуплением»[113].

Дочери Тютчева от первого брака. Слева направо: Анна, Дарья, Екатерина. Рисунок А. Саломе. Мюнхен, 1843 г.

В мае 1838 г. Элеонора с тремя детьми оказалась в трагической ситуации: загорелся корабль. Пять пассажиров погибли. Остальных сумели высадить на берег, но это стоило героических усилий Элеоноре.

«Не знаю, известны ли вам подробности этой катастрофы, — писал Тютчев в июне 1838 г. своим родителям. — Газеты всячески умалчивали о них. Эти подробности ужасны!. Из десяти был один шанс на спасение. Помимо Бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети были дважды обязаны жизнью своей матери»[114].

Через два месяца после случившегося, после многих других мытарств, связанных с материальным неблагополучием семьи Тютчева, Элеонора умерла. Скорбь была настолько сильна, что, проведя ночь у гроба жены, Тютчев к утру поседел.

В стихотворении воссозданы два состояния души, отразившиеся в глазах любящей женщины.

Одни глаза «игрой пламенно-чудесной» зажигают небесные молнии, освещая на миг пространство «целого круга». Другие глаза, «потупленные ниц», в минуты «страстного лобзанья» порождают «угрюмый, тусклый огнь желанья…»

Все это, возможно, разные состояния души одной женщины, но возможна и другая интерпретация: соединение в душе лирического «Я» различных типов женской природы. В пору написания стихотворения Тютчев как раз пребывал в этом мистическом треугольнике. Одна из современниц поэта отмечала в Элеоноре «бледность», «хрупкость», «печальный вид», и она готова была принять ее «за прекрасное видение».

Эрнестина Тютчева (Дёрнберг). Мюнхен. 1840 г. Художник Ф. Дюрк.

Иной была Эрнестина, страстная, волевая, темпераментная. Она вполне могла вызывать в Тютчеве «угрюмый, тусклый огнь желанья». Отсюда и признание в начале второй строфы: «Но есть сильней очарованье…»

В фильме Андрея Тарковского «Сталкер» стихотворение «Люблю глаза твои, мой друг…» читает больная девочка. Читает просто, без особого напряжения. Оно возникает потом, когда глаза девочки мистически преобразуют пространство: под ее тусклым взглядом падает со стола посуда, все громче раздается скрежет металла, возрастает давящий человека грохот колес поезда, и этот адский шум уродует едва слышимый хорал Бетховена из последней симфонии, той самой,