Вся флотилия, зажатая в клещи, была уничтожена. Только трем немцам из ее команды удалось выбраться на берег и скрыться в кустах. Но и они недалеко ушли.

С нашим приходом на Припять, особенно после разгрома немецкой флотилии, все окрестные села стали партизанскими – и здесь народ поднялся на борьбу; все, и старики, и дети, осмелели.

Когда мне кто-то с огорчением сообщил, что трем немцам удалось удрать с парохода, я сказал:

– Не беспокойтесь за них, никуда они не денутся, народ их не упустит.

Так и случилось.

На другой день прибегает к нам девочка из села Молочки, кричит:

– Дяденьки партизаны, у нас немцы!

Это и были те самые. Блуждали по лесам и болотам, изголодавшись, пришли ночью в село и в первой попавшейся хате потребовали еды. Хозяин хаты, улучив минутку, шепнул дочке, чтобы бежала к нам. Я тотчас послал в Молочки группу бойцов, но они опоздали. Кто-то из немцев, жадно схватив принесенную хозяином кринку молока, выронил автомат. Колхозник, воспользовавшись случаем разделаться с немцами самому, не дожидаясь помощи, подхватил автомат и дал очередь. Двое упали замертво, но третий успел еще бросить гранату, которая, разорвавшись, ранила хозяина хаты. Этого смелого колхозника Кравченко Виктора Петровича партизаны привезли из Молочки в Аревичи, откуда он вскоре был отправлен на самолете в Москву на излечение.

Аревичи с нашим приходом стали такой же партизанской столицей, какой в Брянских лесах была Старая Гута, на озере Червонном – Ляховичи. В первые же дни стоянки в Аревичах мы оборудовали неподалеку от села аэродром, сообщили об этом в Москву и только успели костры зажечь, как к нам уже пожаловал самолет с «Большой земли». И здесь у нас установилось чуть ли не регулярное воздушное сообщение с Москвой. К нам прилетали киномеханики, лекторы. Партизаны увидели в Аревичах новые советские фильмы – «Суворов», «Разгром немцев под Москвой», прослушали доклад о международном положении, прочитанный лектором ЦК КП(б)У. А тут еще летчики привезли мне и Рудневу генеральскую форму – нам было присвоено звание генерал-майора. Среди бойцов начались разговоры:

– Ну, теперь мы не просто партизаны, а действительно вроде как партизанская часть Красной Армии.

Партизанам нравилось, что нас часто принимают за красноармейскую часть, и они были очень довольны, когда я, скинув свою трофейную мадьярскую шубу, похожую на бабий салоп, и деревенскую мягкую шапку, появился среди них в генеральской фуражке и кителе с погонами.

– Только зубы вам вставить надо, товарищ генерал-майор, – говорили мне. – А то без зубов генералу неудобно, не совсем по форме.

Я давно потерял в лесу свой протез, будучи в Москве, заказал новый, но улетел, не успев получить, и очень мучился без зубов: одними говяжьими мозгами питался – опротивели они мне невероятно. И вдруг, прилетает самолет из Москвы, мне сообщают:

– Прибыл зубной техник, спрашивает вас – зубы вам привез.

Приятно было, что в Москве не забыли о такой мелочи. Для меня-то, конечно, это не мелочь была, но, по правде сказать, я думал – забудут, не до моих зубов там.

Во время рейда мы неоднократно получали указания, боевые приказы из Москвы, радиограммы товарищей Ворошилова, Хрущева. Далеко не все можно было сообщить бойцам, часто даже мои ближайшие помощники не были осведомлены в том, куда ведет наш маршрут, какая у нас цель, но все чувствовали, знали, что партия, советское правительство не упускают нас из виду, заботятся о нас, руководят нашими действиями, направляют нас в нужную цель. И все же все были поражены, когда к нам в Аревичи прилетел секретарь Центрального Комитета КП(б)У Демьян Сергеевич Коротченко с группой ответственных работников ЦК партии и ЦК комсомола Украины. Сначала мы никак не могли освоиться с мыслью, что среди нас, в тылу немцев, – секретарь Центрального Комитета, и радовались, думали: вот какое значение придает нам партия! И боялись за Демьяна Сергеевича, – как бы немцы не узнали, не подослали какого-нибудь мерзавца-предателя. А потом так привыкли видеть его в расположении партизанских рот, расхаживающего с автоматом или беседующего с бойцами у костра, что казалось – всегда он был с нами, старейший партизан. Обращаясь к нему, все говорили: «Товарищ Демьян», по фамилии не называли.

Вспомнишь Аревичи, заседание партийной комиссии нашего соединения, разбиравшей в присутствии секретаря ЦК КП(б)У заявления бойцов о приеме в партию, и подумаешь: где это было – неужели на территории, оккупированной немцами, глубоко в тылу врага? Недаром советские люди, говоря о районах, оккупированных немцами, всегда прибавляли слово «временно». Именно временно, и не только потому, что мы никогда не сомневались в скором изгнании немцев с советской земли, но и потому, что по-настоящему немцы никогда не были хозяевами положения в захваченных ими районах.

Не такая уж глушь Аревичи – неподалеку железные дороги Овруч – Мозырь, Овруч – Чернигов, а мы простояли здесь больше месяца, ведя разведку правого берега Днепра, и немцы не решались беспокоить нас, только с самолетов поглядывали, из-за облаков, что делается в этих селах, да бомбы время от времени бросали на них. Мы были тут не одни. Рядом с нами действовали в междуречье Днепра и Припяти несколько крупных партизанских отрядов. В Аревичах мы встретились с прославленным командиром черниговских партизан Алексеем Федоровичем Федоровым, ныне дважды Героем Советского Союза. Он тогда тоже рейдировал в этих местах и заехал ко мне, чтобы договориться о взаимодействии. Мы тут же договорились и вскоре нанесли совместный удар по немецкому гарнизону города Брагина. Удар был крепкий. Немцы потеряли в Брагине больше четырехсот человек и все свои склады. Противник смог ответить на это только усиленными бомбардировками партизанских сел.

* * *

Еще в Брянских лесах, перед выходом в Сталинский рейд, к нам прибыл из Москвы Петро Петрович Вершигора, получивший у партизан прозвище Борода. Пышная, окладистая борода Петро сразу обратила на себя внимание потому, что она очень не подходила к его круглощекому, как у юноши, лицу, к глазам, поблескивавшим всегда мягкой, как будто застенчивой улыбкой. Так как Петро никогда не расставался с «лейкой», партизаны сначала думали, что он прибыл к нам в качестве фотокорреспондента.

Кто бы к нам ни являлся и какие бы документы не предъявлял, первое время он неизбежно чувствовал, что за ним пристально наблюдают сотни глаз. Прежде чем принять нового