– Мама, – спросила я однажды, – почему все должно быть таким… ярким?

Цыплячий желтый цвет придавал нашим интерьерам кричащий, раздражающий вид.

Она лишь широко улыбнулась, явно гордясь своей работой.

– Желтый цвет – радостный! Разве ты не чувствуешь себя счастливой, глядя на него?

Мне не хватило духу сказать, что я чувствую себя заключенной внутри гигантского банана.

Дом находился в Спрингвилле – городке на плоской равнине, с населением около десяти тысяч человек, основанном в 1850 году пионерами мормонской церкви. Спрингвилл стоит у подножия гор Уосатч, – долгое время они казались мне границей обитаемого мира.

Если вы любите хорошие рестораны и культурные мероприятия, Спрингвиллу нечего вам предложить: у нас есть супермаркет «Уолмарт», зеленая лавка, пара заведений «Тако Беллз» и «Айхоп», вот и все. За развлечениями надо отправляться в Прово или Спэниш-Форк в пятнадцати минутах езды.

В Спрингвилле нет собственной церкви, поэтому многие его жители посещают церковь в Прово. Раньше она выглядела как космический корабль или свадебный торт – овал со шпилем, похожий на НЛО, – но не так давно там построили и традиционное кирпичное здание. До классической белоснежной церкви СПД придется добираться часа полтора – это потрясающий храм в Солт-Лейк-Сити, самый высокий шпиль которого венчает золотая статуя ангела Морония.

Помню, как я с трясущимися поджилками ступала в купель для крещения, и вода плескалась о щиколотки под кружевными оборками белого купального костюма. Мне было восемь, и я делала первые самостоятельные шаги в мормонской церкви, принимая крещение.

Когда я погрузилась в воду целиком, то ощутила удивительный покой. Я была в безопасности. Под защитой Господа и моей веры мне ничто не угрожало. Что такое крики и выговоры Руби по сравнению с вечной истиной Евангелия? Крещение дарило мне ощущение мира, защищенности и теплоты, и я держалась за это чувство, как за компас в бушующем море. В своем дневнике я написала, что креститься было все равно что оказаться внутри теплой свежеиспеченной вафли.

Примерно в этот период Руби решила, что я достаточно подросла для «того самого» разговора. О пестиках и тычинках. Он произошел на крыльце нашего дома, и я не помню точно, что его спровоцировало, – может, мой невинный вопрос о детях, – но мне запомнилось, как я мучительно пыталась переварить новую и, честно говоря, пугающую информацию.

Я спросила Руби, сколько «он» должен оставаться внутри, чтобы девушка забеременела. Ее туманный ответ – какое-то случайное число – лишь сильнее сбил меня с толку. В своем детском воображении я представила, как пары включают таймер, относясь к этому акту с той же отстраненной педантичностью, что и к выпечке пирога. Ставишь на тридцать секунд – и вуаля! У тебя будет ребенок.

Мой мир внезапно изменился: теперь в каждом взрослом я видела участника этого странного ритуала. Наш сосед, выносивший мусор, совершал половой акт. Когда мимо прошел настоятель церкви с детьми, я окаменела: ужас какой, и он тоже? Сама мысль, что почтенные взрослые люди, столпы нашего общества, занимаются подобными вещами, повергала меня в шок. Я испытывала отвращение и была полностью сбита с толку: секс казался мне странной и грубой штукой, которой взрослые занимаются, очевидно, из чувства долга перед Господом, а не по собственному желанию.

У нас в семье всем детям на крещение дарили собственный том Евангелий. Мой был в дорогом кожаном переплете, с моим именем, выгравированным золотом. Не до конца понимая смысл текстов, я часами размышляла над каждым стихом, подчеркивая любимые отрывки разноцветными карандашами. А когда я начала изучать историю Джозефа Смита, пророка и основателя нашей Церкви, мое увлечение религией превратилось в наваждение.

Я обожала этого дерзкого юношу, бросившего вызов традиционной религии своего времени в 1830-х. Меня чаровали истории о его приключениях в поисках сокровищ, превратившихся в поиски истины, о его трансах и видениях, в результате которых появилась новая религия. Большинство девочек увлекаются «Диснеем», куклами и мультфильмами (и мне все это нравилось тоже), но для меня история Джозефа Смита и золотых листов стояла наравне с «Холодным сердцем».

Ведь он был не каким-то мифическим персонажем из древней истории или ветхозаветным пророком из далеких краев – он был как мы, обычный американец нормального происхождения. И мне нравилось, что его история произошла не в древности, а во времена моих недавних предков, вроде Вдовы из Наву, которая вполне могла быть его знакомой.

Вдова из Наву, мой предок по материнской линии, жила в Наву, Иллинойс, в 1840-х, во время преследований мормонских конгрегаций. Когда толпа собралась сжечь ее дом, требуя, чтобы Вдова отреклась от своей веры, она бесстрашно вышла на крыльцо и встала перед ними.

– Жгите и будьте вы прокляты! – воскликнула она. Взрослея, я слышала эту историю тысячи раз – священную семейную легенду.

Иногда я смотрела в окно и мечтала: представляла себе, как Вдова из Наву шла по этой самой земле, когда решила перебраться на запад, чтобы начать с чистого листа. Она шагала по камням, солнце жгло ей спину, но она стремилась к будущему, свободному от ужасов прошлого…

– Шари! Иди накрой стол к ужину!

Ох. Я терпеть не могла, когда Руби вторгалась в мои мечты, заставляя заниматься домашними делами.

Пока я расставляла тарелки и раскладывала салфетки – строго, как по линейке, – перед моими глазами все еще стояла Вдова, храбро отвечавшая толпе скептиков. Вера светилась в ее глазах. В мечтах я стояла рядом с ней; иногда эти картины казались мне более реальными, чем мир вокруг.

– Нет-нет, вилки слева, сколько тебе повторять? – возмущалась Руби, держа моего младшего брата – еще малыша – у себя на бедре.

Кевин сочувственно косился на меня. Мы всегда были с ним особенно близки – как матросы с одного корабля, попавшего в шторм. Он обладал особым стоицизмом, молчаливой силой, которой я против воли восхищалась. Кевин, может, и не был пророком вроде Джозефа Смита или иконоборцем, как Вдова из Наву, но мне он все равно казался героем – мужчина, взявший на себя неблагодарную задачу быть «хорошим парнем» в нашей семье.

Пока моя мать возилась с десертом, бормоча проклятия себе под нос, я сидела у отца на коленях, вечно полная вопросов.

– Пап, почему мы платим десятину? – спрашивала я, недавно узнавшая, что все последователи нашей веры отдают десять процентов своих доходов церкви. – Разве у Бога недостаточно денег?

Кевин цокал языком и ерошил мне волосы.

– Дело не в том, что Господу не хватает денег, дорогая. Десятина – старинная традиция, продолжающаяся тысячелетиями. Мы отдаем одну десятую того, что заработали, Ему в дар, чтобы выразить свою благодарность и почтение.

– Но что церковь делает с этими