Рассказал Д. И. Завалишин и о трудностях, с которыми сталкивалась администрация корпуса при организации обучения:

«Устроить порядок в обучении стоило в то время в корпусе неимоверного труда: одних штатных воспитанников было тогда 700 человек; но по доброте директора было много и сверхштатных, содержавшихся за счет экономии от отпуска по праздникам. Кроме того, у иных офицеров жили их родственники, а у других, равно как у некоторых учителей, были еще пансионеры, которым дозволялось ходить в классы. Каждый из трех гардемаринских выпусков имел по четыре параллельных класса; число же учебных предметов в старшем выпуске доходило до двадцати. У кадет же в то время не было вполне определенных классов, и каждый воспитанник, смотря по успехам в каком-либо предмете, мог находиться по одному предмету с одними учениками, а по другому – с другими. <…> К этому должно прибавить, что… в то время ученье шло по восемь часов в сутки, от 8 часов утра до полудня, и от 2 до 6 после полудня; весной и осенью утренние часы были от 7 до 11».

Свою характеристику мемуарист дал директору корпуса:

«Скажем теперь и о директоре Петре Кондратьевиче Карцове, полном адмирале, члене Государственного Совета и сенаторе. В 80 лет, конечно, не от всякого человека можно требовать и ожидать внешней деятельности, но он был высоко честен и с глубоким желанием справедливости. Он много помогал родственникам, и притом дальним, а собственный стол его был так скуден, что он до назначения в сенаторы и получения вследствие этого прибавки жалованья не решался даже и по праздникам приглашать офицеров к себе на обед, потому что стол их был положительно лучше его стола. Ошибка его заключалась в том, что он, подобно многим другим лицам из начальствующих, думал, что родственники его, им облагодеянные, будут честно служить ему и пояснять ему справедливо всё то, чего он по летам своим не мог уже лично наблюдать и исследовать. Разумеется, иные употребляли во зло его доверие, представляя ему всякое дело сообразно со своими личными видами. Но если находился человек, решившийся представить дело на обсуждение ему самому и мог объяснить ему всё справедливо и с достаточными доказательствами, то Пётр Кондратьевич всегда решал дело по справедливости, несмотря ни на какое лицо и ни на какие посторонние отношения».

Поход на бриге «Феникс»

Обладая немецкой, от матери, аккуратностью и отцовским трудолюбием, Даль 1-й[2] в корпусе учился хорошо. Менее чем через год обучения, 10 июля 1816 года, был произведен в гардемарины. Затем, 25 февраля 1819 года, – в унтер-офицеры. По окончании обучения, 3 марта 1819 года, стал мичманом.

Нельзя не сказать если не о самом важном, то, наверняка, о самом примечательном событии в жизни нашего героя во время его обучения в корпусе: о походе на бриге «Феникс» в мае – сентябре 1817 года. Для участия в этой кампании были отобраны 12 лучших гардемаринов, в том числе, Даль 1-й, Д. И. Завалишин, П. С. Нахимов. Руководил походом корпусный лейтенант, князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов. Капитаном «Феникса» был «лейтенант и кавалер» Павел Афанасьевич Дохторов. Всего команда брига состояла из 150 человек.

П. С. Нахимов

Каждому гардемарину поручено было вести журнал, в котором он должен был фиксировать свои действия во время похода.

«Дневной журнал» нашего героя – первое литературное произведение будущего писателя Казака Владимира Луганского (такая подпись будет стоять под большинством рассказов, очерков, повестей и сказок Даля) – сохранился. Приведем наиболее интересные отрывки из него.

Запись первая:

«Майя 21-го числа в понедельник.

Вчерашнего числа мы, т. е. 12 человек гардемарин, отправились из корпуса на 2-х катерах в Кронштадт, из коих на одном находилась вся наша поклажа, а на другом мы сами, под начальством г-на лейтенанта князя Шихматова. Вышедши из устья реки Невы на веслах, поставили паруса.

Проехавши несколько, меня стало тошнить. Я уснул и проснулся уже близь Кронштадта. Приближившись к бригу “Фениксу”, на коем назначено было нам быть, мы пристали к нему и взошли на оный. Высокие борты сего судна, возвышающиеся сверх шкафута, и мне показались весьма удивительны, хотя я и вообще мало военных судов видел. В скором времени нам показали назначенную для нас каюту, которая разделена на 12 полочек, на каждой из коих мы и положили тюфяки свои и прочую поклажу, и приуготовили всё, чтоб к вечеру лечь нам спать. Мы были приняты весьма хорошо г-м лейтенантом Мардарьем Васильевичем Милюковым. <…> Мардарий Васильевич обещал нам заниматься с нами практикою, сего дня он сделал начало; великая польза и выгоды для нас!»

Запись, сделанная через день:

«Сегодня поутру приезжал к нам на бриг г-н вице-адмирал и кавалер Фёдор Васильевич Моллер; он у каждого из нас спросил фамилию и, пожелавши нам всем счастливого пути, отправился на своем катере.

Вскоре после него был г-н контр-адмирал и кавалер Максим Петрович Коробка.

В 1-м часу привалил к нам катер от г-на министра военных морских сил и кавалера Ивана Ивановича де Траверзе. Урядник, находившийся на катере, подал Павлу Афанасьевичу [Дохторову] записку, в коей г-н министр требовал меня к себе на яхту “Торнео”. Я тотчас с позволением Сергея Александровича [Ширинского-Шихматова] отправился, приставши к яхте, на коей его супруга и еще некто находились, он меня стал кое о чем спрашивать; а потом приказал принести свой рупор, спросил меня: “под какими парусами идем?”

Я ему сие сказал, и думаю уже, что я совершенно отделался от экзамена, как он мне вдруг подает рупор и говорит: “повороти на левый галс”.

Я сначала обробел, ибо я повороты еще худо знал; а особливо на 2-х мачтовой яхте, ибо я первую кампанию ходил на фрегате; и потому спросил его: “фока-шток прикажете отдать?” – “прежде по местам”, – отвечал он мне.

Напоследок я еще опоздал отдать грот марса – булин, весь мой труд теперь был бесполезен, ибо яхта опять покатилась под ветр!

Во второй раз он меня опять заставил поворотить; тут я уже поворотил благополучно. Потом он