Именно в такой любви нуждалось отечество, уставшее от крепостной дури, чиновничьего произвола, небрежения к национальному достоинству, несмотря на культивирование в официальных кругах знаменитой триады: самодержавие, православие, народность.

Четыре сферы небесного и земного бытия человечества стали предметом раздумий Гоголя: сущность человека, лик и судьба Родины и народа русского, предназначение художника, вера в Бога и Православную Церковь.

Все эти аспекты жизни нашли отражение в духовных исканиях и творчестве Льва Толстого. Человека он сравнивал с рекой, находящейся в постоянном движении, несущей воды то мутные, то чистые, то падающей с горных вершин, то текущей величаво по долинам бескрайних просторов России, постоянно меняющей свое русло, изобилуемое изгибами и порогами. Толстой сам походил на такую реку.

Он прожил большую жизнь, заложил основы военно-патриотической прозы, восславил подвиг России в Отечественной войне 1812 года, народу до конца своих дней служил верой и правдой, учился мудрости у него, поднялся на небывалую высоту в познании сущности человека, верил в Бога и идеалы Христа. Но, шагнув из века XIX в век XX, он не мог не отразить в своих исканиях слом религиозного традиционного сознания. Более того, он открыл для себя мудрость Востока и попытался найти точки соприкосновения всех религий мира. Теперь русский народ рассматривался им как носитель общечеловеческих христианских истин, а каждый человек воспринимался им как гражданин мира и только потом — как часть своего народа и своей нации.

В поздний период жизни «Переписку с друзьями» Гоголя Толстой читал дважды и оценил ее с позиций тех настроений, которые были ему присущи в читаемый период. Однако всегда и везде восторгался Гоголем-художником («огромный талант»), в 1880-е годы не побоялся сравнить его духовные искания с духовным прозрением Паскаля, но за год до смерти склонился к другим определениям: «небольшой, несмелый, робкий ум». Находил общее в судьбах, когда писал о толпе и сумасшествии Гоголя.

Разногласий было немало, но ясно высвечивалось и то общее, что единило двух гениев. Им суждено было войти в первую когорту писателей Золотого века русской литературы. Творчество вознесло их к трону небесному. Они стали властителями дум многих поколений.

Огненные меты ума и сердца Толстого на страницах поэзии Тютчева

Ф. И. Тютчев. Фотография Карла Даутендея. 1850 г.

Толстой часто был «очень счастлив» тем «хорошим», что дарила ему русская поэзия, — и более всего, кроме Пушкина, это относилось к поэзии Тютчева. Последняя являлась к Толстому в самые трудные годы жизни.

Так, молодой, но уже знаменитый писатель, может, из-за боязни утратить свою индивидуальность, может, из-за тщеславия и нигилистических настроений, свойственных этому возрасту, низвергал один авторитет за другим, чем не раз повергал в недоумение своих великих современников. Он сетовал на одиночество, быстрое старение, скитался по балам и вечеринкам в поисках истинной дружбы, семейного счастья, переживал взлеты и неудачи на любовном поприще, разочарование общественной деятельностью, испытывал отвращение к политике и государственной службе. При этом почти каждодневно трудился, сочиняя новые художественные произведения. Это был период жизни, когда собственная «субъективная поэзия искренности» ему начала надоедать, а эпическое только что зарождалось в работе над «Казаками».

Именно в это время развернулась история отношений Льва Толстого с дочерью поэта — Екатериной Тютчевой (от любования ею до слов «Ужасно с Тютчевой» — (дневник Толстого от 15 ноября 1856 г.; 47, 63)[99].

Возможно, неудачей в любовной интриге обусловлен отрицательный отзыв о произведениях отца Екатерины:

«Стихи Тютчева плохи» (Дневник, 28 ноября 1856 г.; 47, 164).

Но спустя несколько десятилетий Толстой, вспомнив этот период жизни и свою первую встречу с Тютчевым и его поэзией, высказал противоположную мысль:

«Когда-то Тургенев, Некрасов и К° едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта»[100].

Память не подвела Толстого. Подтверждение этих слов — письмо к А. А. Толстой, отправленное из Ясной Поляны 1 мая 1858 г.:

«Я, должен признаться, угорел немножко от весны и в одиночестве. Желаю вам того же от души. Бывают минуты счастия сильнее этих; но нет полнее, гармоничнее этого счастья.

И ринься бодрый, самовластный

В сей животворный океан.

Тютчева „Весна“, которую я всегда забываю зимой и весной невольно твержу от строчки до строчки» (60, 264).

Восторженное отношение к лирике Тютчева Толстой сохранил до конца своих дней, но с годами восторг обрел форму глубоких и мудрых суждений относительно тех или иных поэтических откровений поэта.

Как молния, поразила Толстого случайная встреча с Тютчевым в августе 1871 г. на полустанке — в Черни.

Они ехали в одном вагоне, и судьба подарила им четыре часа глубокого и искреннего общения. Но вряд ли встреча эта случайна в великом пространстве времени. Души их всегда тянулись друг к другу. Притяжение было настолько сильным, глубоким, что не нуждалось в излишестве слов.

Тютчев после четырехчасовой беседы с Толстым отреагировал телеграммой к жене:

«Приятная встреча с автором „Войны и мира“».

Сдержанно и в то же время величественно — «с автором „Войны и мира“».

Толстой через несколько дней после встречи выразил свое восхищение от общения с Тютчевым в письме к А. А. Фету:

«…что ни час, вспоминаю этого величественного и простого и такого глубокого, настоящего умного старика» (61, 259)

Чуть позже, 13 сентября 1871 г., в письме к Н. Н. Страхову он раскрыл суть природы общения двух художников, двух гениев.

«Скоро после вас, я на железной дороге встретил Тютчева, и мы 4 часа проговорили. Я больше слушал. Знаете ли вы его? Это гениальный, величавый и дитя старик. Из живых я не знаю никого, кроме вас и его, с кем бы я так одинаково чувствовал и мыслил. Но на известной высоте душевной единство воззрений на жизнь не соединяет, как это бывает в низших сферах деятельности, для земных целей, а оставляет каждого независимым и свободным. Я это испытал с вами и с ним. Мы одинаково видим то, что внизу и рядом с нами;