в сумерках стреляли, хорошо было видно, как снаряды летели через нас на немецкие позиции. А мы вот не наступали, мы долго простояли в обороне, затем нас бросили в прорыв, дивизия освобождала Польшу, и вывели нас на Балтийское море, мы пошли прямо по берегу над морем, в тылу у себя оставили город Гдыня, не стали его брать, мы рвались к Висле, тут уже мы в польские города не заходили. В итоге в составе фронта Рокоссовского мы попали в Восточную Пруссию, где мне довелось воевать в районе Кенигсберга, там бои были долго, другие части остались его освобождать, мы же вышли на берег моря и отрезали город от суши. Немцы оборонялись страшно, у них же дома кирпичные, и каждый дом – крепость. Если в Белоруссии немцы при отступлении палили хаты, они деревянные, горели быстро, а вот как мы вклинились в Восточную Пруссию, то тут пришлось тяжело, и ведь наша часть вошла первой в Пруссию. Немцы оборонялись страшно, но все же мы их разбили в итоге. После этого наш фронт наступал севернее Берлина, мы форсировали р. Одер, там была страшная бойня, сколько там погибло, страх. Переправу бомбили, как наша батарея подошла к реке, сразу пошли какие-то катера на ту строну, потом переправили на них орудие, моста на нашем участке даже и не было. Немец обстреливал страшно, это была самая сильная бойня за всю войну, которую я видел. Вот после Одера мы наступали намного легче, с нами там уже дети воевали, помню. Пытались из окопов нас гранатами забрасывать, стреляли. Мы их в плен брали прямо в окопах, пацанва одна. Без остановок гнали таких вояк до самой Эльбы, в плен они сдавались валом, огромными массами.
Как мы дошли до реки, американцы уже были на той стороне, мы сразу увидели их машины. Река широкая, метров 800, весна, американцы лежат над речкой и отдыхают, а мы еще наступали и брали в плен немцев. В итоге война закончилась для нас 3 мая, радость была большая, все понимали, что вот-вот Победа. Встретились с американцами, они давали нам много разного, но мне как-то не попало, обнимались мы с ними, как друзья. Но они вроде как были покрупней нас, я даже чувствовал себя моложе их. Как мы вышли на Эльбу, то поставили палатки, Рокоссовский решил организовать встречу, и через несколько дней на лодке приезжает американская делегация к нам в гости, происходит митинг. Вообще же американцы были очень грамотные, они залазили в наш танк и сразу заводили. И заглушат еще, такие были толковые ребята. И вот на митинге один американец выступил: «Я 28 лет служу в американской армии, в войнах участвовал, и после такой войны не видел такой армии!» Дело в том, что нас для встречи переодели, а то ведь раньше у нас все было зашарпанное и порванное, грязное, так все заменили, где только такое новенькое находили. Вот американец и хвалил нас сильно, они вообще очень дружные хлопцы. Потом организовали нашу поездку на их сторону, туда я не попал, там особые люди были. Вот так нам пришлось видеться с американцами, позже рассказывали нам, что где-то там самолеты встречались, но у нас такого не было.
– Как вы встретили 9 мая 1945 г.?
– Из нашего дивизиона взяли в Москву на учебу ст. сержанта Лысенко, он участвовал в Параде Победы, один от всего дивизиона. У нас же командир батареи созвал, наверное, человек 30, мы праздновали и в сторону американцев стреляли, на запад, три выстрела сделали из пушки, и все. А так радовались сильно, куда там.
– Век лошади на фронте?
– Очень часто лошадей убивали. То лошадь убьют, а солдат останется, а то и наоборот. Один раз мы получали большое пополнение лошадьми, потери у нас большие, и из Монголии привезли маленьких, выносливых, но диких лошадок. По 2–3 солдата из вагона получали лошадь, так много было надо, чтобы ее удержать. После этого тренировали монголок еще полмесяца рядом с фронтом, а потом на них мы долго воевали. Солдаты снег тягали ногами, потому что ростом эти лошадки были как ослы, может, чуть-чуть больше, но выносливые и неприхотливые, они даже зерно не ели. Монгольские получше были, чем наши, а вот первые лошади, которых нам в Молотовске дали, были худые и совсем не выносливые, плюс к тому же на войне был кормеж плохой, а монгольским все равно, чем питаться, они совсем неприхотливые.
– Приходилось ли атаковать в конном строю?
– Не было такого, только один раз, когда мы застали 6 немцев в лесочке, а то так обычно спешивались. Вот на ходу из карабина стрелять пришлось много раз, а вот убил или не убил, сложно сказать. Когда меня награждали медалью «За отвагу», то записали мне 7 человек убитых, но я их не видел. Возможно, прибавляли, а может, и было, но я не заметил, в бою не сильно на такое дело внимание обращаешь.
– Основное оружие кавалериста?
– Клинок и карабин, последнее время автоматы. Вот с ним было трошки плоховато коннику. Опасно, где-нибудь зацепится автомат, у нас даже одного парня ранило, он случайно зацепил ремешком за крючок, и два выстрела в руку. Так его судить хотели как за самострел, еле-еле выручили.
– Использовали ли тачанки в части?
– Не видел ни разу. Также ни разу я и немецких кавалеристов не видел.
– Было ли такое, что приходилось специально для лошадей отрывать окопы?
– Окопов не рыли, хотя в обороне даже танки закапывали, а вот лошадей не приходилось. Дело в том, что кавалерия шла в наступление в основном по лесистой местности, и пускали нас по лесам. Поэтому в случае артобстрела мы и сами прятались в лесных чащах, и лошадей там же прятали.
– Какой самый протяженный марш, который может выдержать лошадь?
– Монгольские лошади были очень выносливые, мы двигались по 40 или даже по 50 км, а ночью отдыхаешь и ты, и лошадь. Причем даже на уход времени нет, накормишь и все, были щетки, чтобы лошадь почистить, но и ту потеряешь, бывало. На фронте и противогазы выбрасывали, что его с собой тащить.
– Что делали бойцы, которым не хватало лошадей?
– Черт его знает, их куда-то забирали, отзывали, или дают лошадей, или в другую часть.
– Где были выше потери, в кавалерии или в пехоте?
– Одинаково, наверное. Хотя, возможно, в пехоте все-таки больше, мы-то после прорыва больше по тылам шли.
– Не пытались ввести какую-либо особую кавалерийскую форму в вашей дивизии?
– Кубанки у
