Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 80

И не надо! Но инфляция учености заставляет нас пересмотреть все, что ее составляет. Пусть компьютер владеет униженными доступностью фактами. Эрудиция не должна кормиться крошками с чужого стола. Ее достойны только те знания, что вступают в реакцию с душой, вызывают в ней резонанс и оставляют на лбу морщины.

Никто не знает, откуда берется такая эрудиция, поэтому, отправляясь в свободный поиск, лучше отпустить вожжи, отказываясь сформулировать вопрос на убогом языке, понятном даже компьютеру. Бессистемный розыск позволяет найти и то, чего не искали – попутное, забытое, противоположное. Эрудиция чревата мичуринскими, неузнаваемыми, плодами, когда одно рождает другое, часто – случайно. Такие сюрпризы дороже всего, ибо лучшему в себе мы обязаны неразборчивости в пристрастиях. Особенно – к цитатам. Квант эрудиции, они спят в нас, пока их не призовет к делу творчество.

Мандельштам считал образование искусством быстрых ассоциаций. Этакое глиссандо знаний: тррррррррррррр – бум: “Я список кораблей прочел до середины”.

29 октября

Ко дню рождения Франса де Вааля

Крупнейший специалист по приматам, автор первой монографии о бонобо Франс де Вааль так описывал прославивших его обезьян: “По сравнению с шимпанзе бонобо – что «Конкорд» рядом с «Боингом». Я не хочу обидеть шимпанзе, но у бонобо больше стиля”.

Тут надо, оставив стыдливость, объяснить, что же делает этих обезьян особыми. Бонобо – единственные в мире животные, которые умеют заниматься любовью в “миссионерской” позиции. Всегда считалось, что эта позволяющая заглядывать в глаза поза – привилегия людей, причем – некоторых, вроде миссионеров. Опровергнув эту теорию, бонобо обратили на себя внимание, но не остановились на достигнутом. В мире животных сексуальный репертуар бонобо не знает себе равных. Помимо совокуплений во всех мыслимых позах, обезьяны практикуют секс оральный, групповой, гомосексуальный, бисексуальный и сольный. Ко всему прочему, они умеют целоваться, как французы в представлении старшеклассниц. В стаях бонобо царит бескомпромиссный промискуитет.

Счастливые бонобо из дивного зоопарка Сан-Диего занимаются любовью каждые полтора часа. Франс де Вааль подвел итог своим исчерпывающим исследованиям одной фразой: “Они ведут себя так, как будто изучали «Камасутру»”.

Секс позволил им добиться того, в чем не преуспели самые красноречивые из наших пророков, дипломатов и священников: бонобо не воюют. Каждый раз, когда возникает чреватая агрессией ситуация, обезьяны не дерутся, а совокупляются. Постоянно обхаживая друг друга, бонобо создали изощренную систему куртуазных отношений, в которые втягиваются все члены стаи, невзирая на положение, пол и возраст. Сообщество бонобо, как коммуну хиппи, объединяют сексуальные узы, которые оказались прочнее и надежнее, чем власть и деньги.

30 октября

Ко дню рождения Дмитрия Муратова

На Франкфуртской книжной ярмарке ко мне подошел незнакомый бородач с голубыми, какие бывают у волжан, глазами.

– Муратов, – представился он, – редактор “Новой газеты”.

Я удивился, потому что на вид он больше напоминал десантника или хоккеиста, чем редактора. Вскоре выяснилось, что я был во всем прав. Дмитрий был и десантником, и хоккеистом, и действительно не походил на редактора. Он – строитель и собиратель, вдохновитель и зажигатель, вечный двигатель и генератор чудес. Вокруг него искрится энергетическое поле, и я чувствую, что рядом с ним мысли приобретают занимательную форму, как металлические опилки вблизи магнита.

Муратов – центр и причина того газетного вихря, в который мне посчастливилось попасть много лет назад на той самой ярмарке. С тех пор я не перестаю удивляться. Проведя две трети своей жизни в прессе, я твердо знаю, что газеты, как это случилось с довлатовским “Новым американцем”, бывают талантливыми. Но муратовская газета берет на себя и многое другое. Она – очаг сопротивления, замена парламенту, черная книга, ковчег интеллигенции и партия разума. Муратову, однако, этого мало. Он настоял на том, чтобы в “Новой” было умно, смешно и уютно. Напрочь лишенный “звериной серьезности” и фанатизма собственной правоты, Дмитрий втягивает в газетный водоворот все живое – молодое, старое, необычное или забытое.

Начав с Франкфурта, мы продолжили в Москве и в Риге, в Таллинне и, конечно, в Нью-Йорке. Каждый раз эти встречи были событиями – даже для официантов. Дружить с Муратовым – редкая удача, выпивать – тем более. Он цедит “вино беседы”, выхватывая горячие искры прежде, чем они погаснут в застольной болтовне. Я никогда еще не встречал собеседника внимательней. Он любит дело и слышит слово, считая, что второе бывает первым.

– Лучшая фраза у Достоевского, – сказал Дмитрий однажды, – описание пейзажа на первой странице “Идиота”: “Насилу рассвело”.

– Это про Россию? – уточнил я для верности.

– Или про “Новую”, – сказал Муратов.

30 октября

Ко дню рождения Эзры Паунда

Поражающая своим размахом и раздражающая своей сложностью поэма Cantos должна была разрешить центральную проблему времени. Модернизм сформулировал ее так: беда Запада – отсутствие универсального мифа, без которого миру не избежать душевного одиночества и духовного одичания. Мир, истолкованный мифом, можно охватить мысленным взглядом, его можно понять, в нем можно жить. Лишить культуру мифа означает оставить людей без общего языка и обречь на рознь и войны.

Паунд считал, что спасение – в эпосе. Это словарь языка, на котором говорит культура. Эпос – ее коллективный голос. Он создает скрепляющие человеческую расу ритуалы. Эпос защищает нас от страха перед неведомой судьбой. Превращая будущее в прошлое, он изживает время, заменяя темное грядущее светлой вечностью настоящего.

Несмотря на необъятно огромный и разнообразный материал, вошедший в Cantos, все части их устроены одинаково. Их сложную динамику образует вихревое движение стихов вокруг сюжетных стержней, связывающих ряд песен в циклы. Пронизывая пространство и время, эти оси рифмуются друг с другом, образуя и разворачивая тему Cantos. В тексте каждой песни кружатся отдельные строчки, цитаты, имена, фрагменты подлинных документов, намеки на старинные легенды – все те “светящиеся детали”, которые Паунд черпал из “воздуха живой традиции”. Каждое слово тут обладает своей исторической памятью, которую оно не утрачивает, становясь частью целого. Главные герои и понятия – Одиссей, Дионис, Данте, Солнце, Кристалл – служат иероглифическими знаками особого поэтического языка Паунда.

Этот грандиозный по сложности механизм отдаленно напоминает приведенный в движение многомерный кубистический коллаж. Паунд, однако, обращался не столько к подсознанию, сколько к сверхсознанию читателя, которое, собственно, и должно родиться при восприятии поэмы. Cantos – стихи о прошлом, но существуют они в будущем. Они должны инициировать процесс, результатом которого и станет “песня племени”. Поэма Паунда – не законченный продукт, а утопический проект, осуществление которого возможно лишь в коллективном труде, объединившем усилия человечества. Этот труд – рождение мифа.

31 октября

Ко дню рождения Кацусики Хокусая

Для того чтобы Запад влюбился в японскую гравюру, понадобился пейзаж, а для него – привезенная из Европы берлинская лазурь. Открыв синеву воды и неба, гравюра стала роскошным, но доступным путеводителем в картинках. Без него искусство гравюры укиё-э осталось бы этнографическим курьезом, очаровательным пустяком, вроде разряженных

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 80