Нас троих, объединенных любовью к спорту и физическим упражнениям, в школе прозвали �тремя дикарями�.

Летом мы втроем всегда выступали на стороне одной из команд, соревнующихся в любых спортивных состязаниях, а зимой � сами составляли команду бобслея (управляемых санок).

И когда мы летели с горы по узкой дорожке, носящей название �Ла фоветт� и ведущей к трамвайной остановке у моста Шаи, мы горланили по-французски свой гимн �трех дикарей�:

Ну сом лей труа соваже,Э ла мэм тан � де жан д�онёр!Па де борно ни дё риважёА нотр соваж ордёр!

Мы � трое дикарей,Одновременно � люди чести!Нет предела и размераНашей дикой страсти!

Следующая строфа начиналась так: �Мы � все трое � братья�, а кончалась строкой: �Жизнь нам не дорога!� (�Ла вий пур ну не па шер!�)

Совместное пребывание в школе и в интернате сделало нас действительно братьями.

Окончив школу, мы расстались. Дальнейших судеб Д�Аска и Гола я не знаю.

Через сорок шесть лет (!) меня разыскал (с помощью греческого посольства) Константин Гратцос. Мы встретились с ним на празднике бывших учеников Эколь Нувэль в Швейцарии.

Парадокс заключается в том, что после этой встречи мы уже не расставались вплоть до печального дня смерти Кости.

В интернате он был самым близким моим другом. Мы делились всем, чем возможно. Я � тем, что привозил еженедельно из Монтрё, где жили тетя, дядя и бабушка Вера, а Костя � лучшим из посылок, получаемых им из далекой Греции по случаю, ибо война нарушила все связи и коммуникации.

Но одно событие из истории нашей дружбы я хочу подчеркнуть особо.

Надзирателем этажа был строгий господин Пошон. Он скрупулезно следил за идеальным состоянием наших комнат, нашего вида и исполнением нами всех школьных и бытовых обязанностей.

А над моим дорогим Костей висело какое-то проклятие: не было случая, чтобы при малейшей возможности он не разбил бы оконного или дверного стекла: будь то в здании школы или в интернате.

Надо сказать, что господин Пошон соблюдал железное правило: по любому нарушению у него имелись для провинившегося три наказания.