фоне Албанских гор. Зрелище это, совершенно неожиданное, заставило ахнуть всех. Все встали на ноги, чтобы лучше обозреть этот вид, занимавший три четверти всего горизонта, но неумолимый камион, мчась, спускался в такое же, лишенное растительности, суровое ущелье. Мы уходили от этого незабвенного вида вглубь этих гор и каменных громад.
Через полчаса пути мы достигли более живой природы и постепенно въехали в зеленую долину, среди которой расположился тот сказочный город, называемый Цетинье. Тут встретили нас на автомобиле представители города, которые, недолго задержавшись на своем летучем «Форде», повернули обратно и исчезли из наших глаз, чтобы оповестить город о скором нашем прибытии. А население Цетинье всего 6000 человек. Мы скоро увидали его красные черепичные крыши среди зелени дерев. Ни колоколен, ни башен не было видно, виднелись лишь сравнительно небольшие горы, заключавшие в себе эту долину и столицу на ней, не имеющую даже и малой реки. Мы подвигаемся все ближе и ближе, вот виднеется и главная улица, и люди, толпы людей – и вдруг мы не можем ехать, так как навстречу нам несется целая армия юных сынов Черногории с флагами в руках и «живио, Руссия!» на устах.
Эта неудержимая атака взяла приступом наши камионы, и мы оказались среди груд мальчуганов, машущих флагами, под сенью которых продолжаем путь, но недолго – камионы врезаются в густую толпу, дальнейшее движение невозможно. Приходится освобождаться из-под завоевавших наши тела и души победителей. Мы сходим в густую толпу – не разберешь, где те представители, которые офицально должны приветствовать нас, и где народ. Все движется и шумит, а над всем несется «живио, руссы! живио, Руссия!». Кто-то обращается к нам с речью, на нее отвечает Родичев, которого тут же поднимают на руки и несут далеко до гостиницы. Это апофеоз нашего путешествия, лучшего и более высокого момента едва ли когда дождешься. Весь город с нами, мы среди его, униженные и оскорбленные великими народами, чувствуем себя на груди родного брата, любящего и радостного долгожданной встречей.
Цетинье! Среди твоих малых и утлых жилищ мы чувствуем свое возрождение. Верны слова Родичева, сказавшего: «Народ, который так люби́ м, не может погибнуть. Мало́ ты, Цетинье, но велика́ в тебе память за то, что Россия давала когда-то тебе и стране крохи со своего обильного стола. Эта память и благодарность во время нашего унижения не могут, не должны остаться забытыми, и священная обязанность каждого из нас, пережившего эти минуты, говорить и кричать, что есть народ-рыцарь, помнящий малое добро и радостно сжимающий руку, творившую его. В наше время явление беспримерное. Благодарю судьбу, в невзгодах моих, давшую мне дожить до этого торжественнейшего и, может быть, лучшего момента моей жизни».
Мы прибыли в гостиницу, и, как и в других, только что виденных нами городах, началась забота о нас. Нам показали бедные святыни города, наружне осмотрели простой дворец Николая, забитый и закрытый, посетили представителя влады[84], войска – всюду радушный прием.
Наконец, 20 августа, попали с визитом к доктору. Жена его – настоящий образец черногорской героини-женщины. Она и ее дочери прекрасно говорили по-русски и не знали, куда посадить нас и как напоить все той же сливо́вицей – ракией. Здесь мы узнали, что институтки русского института хотят чествовать нас чаем. Но Бобринский опять стал торопить с отъездом, что-то погнало назад. Несмотря на его восторженные речи, он не хотел пожертвовать лишним днем для места, куда мы добрались с таким трудом и, конечно, [куда] никому и никогда не придется вернуться. Поэтому пребывание наше в Цетинье сильно скомкалось, и многие спрашивали нас, что нам не понравилось тут, не обиделись ли мы на что и т. д. Но Бобринский был неумолим, и времени для приема институток едва нашли от четырех до шести часов.
Своими заботливыми ручками они устроили великолепный, хотя и импровизированный чай, за которым угощали нас шоколадом, и всевозможными тортами, и сладостями, какие успели наделать домашними средствами. Надо сказать, что в Сербии по домам это искусство доведено до высокой степени. Институток оказалось человек 20, и между ними величественная и великолепная жена доктора. Подняв чашу с ракией, она произнесла тост за наше благополучие и пожелание скоро вернуться на родину. Более молодые на прощание пели нам «Гей, славяне» и другие сербские песни. Время среди них прошло как в родной семье.
Был, конечно, и народный митинг, на котором выступили все наши ораторы. Цетинье выставило на нем столько народу, сколько этот маленький город выставить мог. Все слушали, мало понимая нашу русскую речь, но с таким напряжением, что ни один человек не ушел с митинга, продолжавшегося чуть ли не три часа, благодаря непомерно затянувшейся речи Башмакова, которому Михаил Васильевич показывал и часы, и писал два записки. Народ терпеливо ждал конца, и когда он наступил, под водительством наших друзей-институток, грянуло опять «Гей, славяне» и другие сербские песни.
Был, конечно, и банкет, на который собралась вся местная знать, и среди нее воевода Вукотич, брат бывшей королевы, и сирдар[85] Пламенац. Первый – громадный, как скала, с головой римского императора, другой – старый и согбенный, но все еще могучий и крепкий, как сталь. Оба в пурпуре своего национального костюма, блистающие золотом драгоценных вышивок. Говорились речи, лилось вино и под звуки речей, полных любви, и звон стаканов закончилась эта полуторадневная манифестация на славу будущей России, на память ее минувшей славы и добра, оказанного этой гостеприимной стране, носительнице чистейших идеалов рыцарства и героизма. Рано утром, без лишнего шума и громких проводов, на наших камионах мы отбыли в обратный путь. Прощай, Черногория, сохранитесь лишь воспоминания о тебе.
Снова в Белграде
Обратный путь совершился быстро. Еще раз пришлось взглянуть на окаменелое море гор, опять мы в Катарро, опять среди тех милых офицеров, что тогда вечером пели наши русские песни – и мы на электрическом катере, высланном за нами комендантом Герцог-Новы. Он весело бежит по волнам залива, и мы прощаемся с могучим Ловченом, с голубыми водами залива, и вновь в наших вагонах несемся в обратный путь к Дубровнику. Наша миссия как будто закончена, но был еще один пункт, куда было бы хорошо съездить – это Спалато или Сплит[86], город с населением в 30 000, главный город Далмации. У нас с Михаилом Васильевичем скрытое желание попасть туда, чтобы увидать развалины дворца Диоклетиана – чуть ли не самые громадные и наиболее сохраненные развалины римских дворцов.
Делегация наша собирается в стеклянном вагоне; начинается обсуждение этого вопроса. Оказывается, что Михаил Васильевич,
