Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 111
закрылась, что, как сообщала Тэффи Зайцевым, вызвало панику, особенно среди таких писателей, как она, «сотрудниковпострочников», которым платили за каждую публикацию. Газета начала выходить как еженедельник с 18 июля, но, как в конце августа Тэффи сообщала Амфитеатрову, возобновление издания принесло ей только дурные известия: «Гукасов, уезжая, буркнул секретарю, чтобы меня печатали через номер. <…> Он всех снижает в смысле заработка, для того чтоб, закрыв газету, уплатить ликвидационные по последнему расчету». Она решила сопротивляться, «о каждом пропуске… посылать протесты с обратной распиской», намереваясь обратиться в суд.
Тэффи перечислила Амфитеатрову все беды, свалившиеся на нее за последний год: «Осенью потеряла своего друга. Была сама издыхающая. Потом воспаление почек. Потом ослабление сердца. Теперь неприятная история с “Возрожд<ением>”». В довершение всего, в Париже она была одинока. Врач уговаривал ее уехать из города, и, к счастью, как она писала Зайцевым, некая «добрая душа» заставила ее «взять деньги и ехать в Италию». Знакомые пригласили ее в тосканский Монтекатини, но, когда она приехала туда 1 сентября, выяснилось, что те уже уехали[560]. Немного пожив там и во Флоренции, она отправилась в Леванто – проведать Амфитеатровых.
В одном из фельетонов, опубликованных пару лет спустя, Тэффи описала свое первое впечатление от хозяев: «Огромный человек – такие великаны бывают только в сказке, – стоит на пороге, улыбается. И рядом с ним, как дух из пьес Метерлинка, – нечто почти бесплотное, с сиянием серебряных глаз. <…> Это Амфитеатровы»[561]. Она приехала 12 сентября и планировала пробыть у них три дня, но, как вспоминала в своих неопубликованных мемуарах Илария, задержалась на девять. Она была больна и первые три дня не вставала с постели, но в течение всего этого времени в доме не смолкали ее рассказы и хохот хозяев. «[Она] озарила тихий дом наш ярким пламенем своего дарования и дала столько утешительного веселья бедному моему, приунывшему от безотрадной жизни, мужу, что я просто нарадоваться не могла ее приезду»[562].
Сам Амфитеатров писал Горному о своей гостье следующее: «И умна, и душевна, и проста, и изящна, а уж об остроумии – что же и упоминать: сказано – Тэффи!»[563] Илария наблюдала за тем, как Тэффи работала:
Лежала, больная, и писала очередной фельетон, быстро-быстро, своим размашистым почерком. Кончила, подписалась и принялась складывать листки и всовывать их в конверт.
– Можно будет отправить сейчас же?
– Надежда Александровна! А перечитать?
– Никогда не перечитываю. <…> Техника, мой друг, только и осталось, что техника. Голой техникой пишу, сударь мой! – Воскликнула она дурашливо.
22 сентября Тэффи уехала в Милан, переночевала у переводчика Ринальдо Кюфферле (1903–1955), а затем отправилась в Лозанну, где у нее состоялась встреча с приехавшей в командировку дочерью Валей. Из Швейцарии она писала Зайцевым: «Я очень полюбила Амфитеатровых. Живется им очень голодно. <…> Страшно за них. Оба совсем хорошие». Кюфферле, который ранее производил приятное впечатление, вызвал более смешанные чувства. Он был «очень мил», «угощал на славу, показывал Милан», но «стал ярым юдофобом». У нее же, напротив, «никакая проповедь ненависти в… душе отклика никогда не находит».
По возвращении в Париж Тэффи поблагодарила Амфитеатровых: «Вы и не знаете, как много Вы для меня сделали. Я не умею раскрывать перед другими мои misère’ы[564]. <…> Теперь, слава Богу, лучше». Было очень кстати, что она немного поправилась, поскольку девальвация франка нанесла новый удар по ее хрупкому финансовому положению, хотя она и признавалась Амфитеатровым: «…так как я ни одной цены никогда не знаю, то и процесса своего разорения почти не замечаю». Между тем она не могла не замечать, в каком положении оказалось «Возрождение», и она, Ходасевич и еще двое авторов приняли решение подать на газету в суд. Когда состоявшееся 24 сентября судебное заседание не вынесло решения по их делу, она задорно написала Амфитеатрову: «Рапиры сверкают, лязгает сталь». Однако в декабре Тэффи пришлось признаться ему, что она потерпела поражение: «…пора за работу, п<отому> ч<то> сидеть на половинном пайке больше не могу». К тому времени Амфитеатров уже знал от Алданова, что Тэффи переходит в «Последние новости», а Милюков «заявил, что будет рад ей, Шмелеву, Зайцеву и Коровину – политически с “Возр<ождением>” не связанным»[565]. Первый фельетон Тэффи в «Последних новостях» вышел в день нового, 1937 года, но переход в эту газету оказался не совсем выгодным[566]. «“Посл<едние> Нов<ости>” отметили новый год подарком Алданову, Осоргину, мне и Полякову-Литовцеву, – сообщала она Амфитеатрову. – Запретили одновременное печатание статей в “Сегодня”. Итого, на 5 200 фр<анков> сократили бюджет». «А судя по Вашему письму, променяли Вы с уходом в “Посл<едние> Нов<ости>” кукушку на ястреба»[567], – с негодованием отзывался он в ответном письме.
В начале 1937 года Тэффи вспомнила бурный минувший год, который, «как и каждый год, состоит из важных или интересных событий, скрепленных простой, но необходимой соединительной тканью»[568]. Эта ткань соткана из повседневных событий: «…поднялась цена на молоко, забастовка отельных мальчиков, упразднение трамвайной линии…» Главными событиями стали забастовки в начале 1936 года и начавшаяся затем гражданская война в Испании. Они вызвали острый интерес, ослабевший только к концу года благодаря разразившейся в Британии драме короля Эдуарда VIII, отрекшегося от престола во имя любви. Текст Тэффи завершался рядом вопросов: «Что ждет нас? Что бежит к нам по цепи вечности, звено за звеном, все быстрее, все ближе? Война? Революция? Новый принцип бессмертия? Рецепт воскрешения мертвых?»
К сожалению, будущее подтвердило правоту первой догадки Тэффи, но в начале 1937 года казалось, что в череде недавних кризисов намечается некоторая передышка. Наконец-то эмигрантское сообщество смогло отдаться торжеству – подготовке к празднованию близящегося 10 февраля, столетия со дня смерти Пушкина. На этот раз русскость проявлялась не в отношении к советской тирании и не в экстремистской идеологии некоторых эмигрантских группировок, но в прославлении русской культуры. Двумя годами ранее в Париже был образован Центральный пушкинский комитет, одним из многих членов которого стала Тэффи, и по мере приближения юбилейной даты стала воплощаться в жизнь задумка отметить ее «во всех пяти частях света… – в Европе, Азии, Америке, Африке и в Австралии»[569]. Торжества в Париже продолжались в течение семи дней. К ним были приурочены концерты, выставки, театральные спектакли, а также разнообразные публикации, от «однодневной газеты» до собрания сочинений поэта.
Вклад Тэффи был минимальным, она написала только очень короткую и невыразительную заметку «Чудо России» для однодневной газеты[570]. Вероятно, она ограничилась
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 111
