– Идёт! Идёт! Паровоз дали! Скорее в вагон!

Так близко паровоз мы видели впервые. Железное грохочущее чудовище надвигалось на состав. Казалось, ещё немного, и – вагоны раздавит. Отражавшийся в фарах солнечный свет ослеплял. В чёрных пуговичках наших глаз стоял, видимо, испуг, и мама прижала нас:

– Это паровоз. Сейчас его прицепят, и мы поедем.

Железное чудовище ударилось о вагоны, мама втащила нас внутрь, и уставшие от неопределённости люди начали убаюкиваться и успокаиваться.

Только что был день, вдруг – рраз! – и ночь. Казалось, нас перенесло в другой, нездешний мир. Страх проникал в мозг, во все внутренности, он усиливался, оттого что родителей не было рядом, – отошли к семье тёти Маруси. Темень разразилась плачем. «Туннель…» – прозвучало незнакомое слово, с тех пор так и вошедшее в наш лексикон.

Из разговоров взрослых мы, наконец, поняли, что не путешествуем, что едем в далёкую Сибирь, что за какие-то грехи высланы из большого приволжского села с красивым названием Мариенталь, что взять пришлось лишь самое необходимое.

Жаль было оставленный домик. Мама перед отъездом прибралась – вымыла полы, накрыла белой кружевной скатертью стол, поставила вазу с цветами и, удовлетворённо оценив, закрыла дверь, не думая, что навсегда. Этот домик, в котором было прожито семь счастливейших лет, преследовал её потом всю жизнь.

Конечным пунктом нашего «турне» стало глухое сибирское село Степной Кучук Родинского района в Кулундинских степях Алтайского края. Людей разместили в клубах колхозов имени Свердлова, Ворошилова и Карла Маркса.

Через неделю после высылки мужчины явились к поселковому совету на регистрацию. Какова же была радость отца, встретившего здесь мужа своей сестры – тёти Марты! Эта неожиданная встреча обнадёжила – домой вернулся сияюще-ликующий. «Элла, – смеясь, закружил он маму, – в селе не только твои родственники, но и мои! Марта здесь! Ничего – не пропадём! Нас много!» Таким счастливым она давно его не видела – таким счастливым и запомнила навсегда.

Приближались холода, готовить еду было негде, в неотапливаемом клубе спали на полу. Неустроенность отозвалась простудными заболеваниями – мы с Изольдой заболели корью.

Через какое-то время людей начали расквартировывать в пустующие дома бывших «кулаков» – взамен оставленных в Поволжье. Их не хватало и, чтобы в жестокие сибирские морозы не замёрзнуть, строили землянки.

Землянки… Сейчас это забытое слово. Из дёрна вырезали пласт в форме большого кирпича, накладывали один на другой в рост человека – невысоко, чтобы теплее было. В одной из стен оставляли место для маленького оконца, в другой – для двери. На сооружённые стены клали жерди – реже доски (они считалось роскошью), затем солому, и для тепла опять пласты. Вся землянка тщательно обмазывалась глиной, изнутри белилась. Земляной пол для красоты мазали смесью жёлтой глины и свежего коровяка. Ходить по крыше такого домика было опасно – могла провалиться. На стены ничего нельзя было вешать – не вобьёшь ведь гвоздь в землю! Летом такой домик пропускал дождь – зимой промерзал.

Наша семья в землянке, к счастью, не жила. Папе, бухгалтеру, предоставили в заречной стороне домик из двух комнат с земляным полом.

Одна комната (горница) деревянная, другая (кухня) саманная[2]. Под общей с домиком крышей сарай для живности и сени для топлива (здесь играли мы в жмурки); из сеней два выхода: с фасадной стороны – на улицу, с задней – на огород. Каждое лето няня Лиза мазала домик жёлтой глиной, а позднее, как и внутри, – белой. Домашние иронизировали и называли избушку хижиной (Hiittchen). Мы очень любили её – десять детских и отроческих лет «хижины» сохранились в памяти, будто они прошли только вчера.

Всех определили на работу в колхоз – за трудодни: дедушку Сандра (альтпапу) – на пожарную каланчу, папу – бухгалтером, маму с тётей Марусей – в швейную мастерскую, которую все называли «куспромом». Смысл слова я смогла понять лишь став взрослой – кустарная промышленность.

Об отце

С трудом налаживался быт. Местные в большинстве своём были приветливы, но встречались и такие, что шептались: «Понаехали тут с ружьями». Оказалось, «ружьями» называли обыкновенные мясорубки.

Мужчины выложили на стол горсть земли и начали её разминать и нахваливать:

– Земля-то какая – жирная!.. Не пропадём!

– А какие урожаи можно будет на ней собирать!

Но – урожаи собирать им не довелось: в январе 1942-го всех мужчин в возрасте от 15 до 55 лет отправили в трудармию – принудительные работы.

Ясный морозный день, когда взяли отца, Шнайдера Адольфа Петровича, в памяти 4-летних человечков запомнился отчётливо, но события сохранились и высвечиваются лишь отдельными эпизодами.

Горечь, что память не сохранила лица отца, прошла болью через всю жизнь. Запомнились действия, слова, ощущения, но без лица. Стройная фигура подняла нас на родные, тёплые, заботливые руки и пошла к выходу. Мать прижалась, и так в едином клубке мы вчетвером приблизились к сенной двери. С трудом сдерживаясь, мама тихо сказала: «Оставь их здесь». Отец опустил нас.

– Ну, помашите мне «до свидания» и слушайтесь маму

– Пап, а куда ты? – взрослые переглянулись.

– Далеко, – присел он на корточки.

– Не езжай…

– Надо… – притянули нас нежные руки.

– А долго тебя не будет?

– Может быть, – не знаю.

– Ты не будь долго!

– Возвращайся скорей!

– Постараюсь, – тихо с грустной улыбкой.

Взрослые вышли – мы рванули следом.

– Холодно, оставайтесь дома, в окно смотрите, – остановила нас няня.

Мы ринулись к небольшому кухонному, совсем заиндевевшему оконцу (внутренней рамы не было), и начали в спешке, как это делала няня, соскребать алюминиевой ложкой снег со стекла, дыханием и пальчиками отогревать его. В эту маленькую прозрачную точку мы смотрели, как в бинокль, по очереди – зрение сфотографировало силуэты нескольких мужчин в длинных пальто у дороги, что махали женщинам у домика.

Это было 21.01.42., а 28.01.43. во время лесозаготовок отца придавило сосной. В предвечерней мгле дерево упало ему на голову и пробило череп.

«Шнайдер, вправо! Вправо! Вправо беги!» – кричал дядя Саша Цвингер, но он убежал влево – навстречу смерти. Умышленно? Кто знает… Через три дня он умер. Придя перед смертью в сознание, успел попросить Цвингера и брата дедушки Сандра – дядю Петю:

– Помогите Элле вырастить девчонок.

Случилось это в Свердловской области, в городе Ивдель на станции Талица. Похоронили его, как заключённого, без имени и фамилии – под номером, № 6935. Казалось, по поводу безвременной насильственной кончины взбунтовалась не только природа, неистовствовавшая целых три дня, но и сам гроб. Опущенный в болотную жижу, он два раза всплывал и