С чешуёй покрывает по самое некуда вал,

Никакого житья – всё равно, будь ты фейк или гений.

Я живу у моста. Я на нём никогда не бывал

И считаю, что это одно из моих достижений.

«Снова – слышишь? – в поле звук —…»

  Снова – слышишь? – в поле звук —

  Это – ДШК —

  Встаньте, дети, встаньте в круг,

  Чтоб наверняка.

  Встаньте, дети, как один —

  Вместе веселей! —

  Из подвалов, из руин,

  Изо всех щелей.

Невозможной синевы

Небо из окна.

Где в войну играли вы —

Пятый год война.

Приумножилось разлук

В стороне родной;

Ты мой друг, и я твой друг,

Посиди со мной.

Что сказать тебе хотел,

Не скажу пока:

Снова – слышишь? – артобстрел,

Снова – ДШК.

Ржавый танк, как старый жук,

Загнан в капонир.

Встаньте, дети, встаньте в круг,

Измените мир.

Чтоб над каждой головой,

Чистый как кристалл,

Невозможной синевой

Небосвод сиял.

Хватит горестей и бед,

Тех, что – искони!..

Дети встанут, и в ответ

Скажут мне они:

– Снова – слышишь? – в поле звук —

Залповый режим.

Ты мой друг, и я твой друг,

Мы давно лежим

Там, где тянется в пыли

Лесополоса

И звучат из-под земли

Наши голоса.

Провинциальный роман(с)

Среди лая жучек и трезоров

Ночью, по дороге на вокзал,

Мастерицу виноватых взоров

Кто-то проституткой обозвал.

Здесь такое часто происходит —

В подворотнях, пьяные в дрова,

Так гнобят друг друга и изводят

Верные поклонники «Дом-2».

Но беду не развести руками,

Если ты нечаянно свернул

В переулок, прямо за ларьками,

Где открыт последний ПБОЮЛ.

Там, тая недюжинную силу,

Собраны, слегка возбуждены,

Ожидают нового терпилу

Местные, «с раёна», пацаны.

Впрочем, вру: не говорить пристрастно —

Первый твой завет, постмодернист!

Здесь таких, настроенных опасно,

Нет как нет, давно перевелись.

Но не всем пока ещё по силам

Изменить себя и уберечь:

До сих пор барыжит «крокодилом»

Маленьких держательница плеч.

Но, глядишь, завяжет понемногу,

На траву и смеси перейдёт.

Молодым – везде у нас дорога,

Старикам – везде у нас почёт.

Если в рай ни чучелком, ни тушкой —

Будем жить, хватаясь за края:

Ты жива ещё, моя старушка?

Жив и я.

«Который год в тюрьме моей темно…»

   Который год в тюрьме моей темно

   И море на отшибе колобродит;

И, может, лучше, что ко мне давно,

Как к Евтушенко, старый друг не ходит.

А постоянно ходят – оh my God! —

Лишь те, что называются «с приветом»…

В моей тюрьме темно который год,

Как в келье с отключённым Интернетом.

И женщина, которая – акме,

Давно со мной не делит страсть и негу.

Который год темно в моей тюрьме,

Да так, что лень готовиться к побегу.

Патриотический роман(с)

Почти ничего не осталось от той, что любила меня,

Быть может, лишь самая малость, какая-то, в общем, фигня;

Ничтожная жалкая доля от чувств, что питала она:

Навязчивый вкус алкоголя; рельеф обнажённого дна.

Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим;

Внизу, среди впадин и трещин, во тьме отступивших глубин,

Доверчиво, просто, по-детски сказала, прощаясь, она:

«Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

Я век коротал в бессознанке, но чуял, как гад, каждый ход.

Прощание пьяной славянки запомнил без знания нот.

На смену большому запою приходит последний запой;

А мы остаёмся с тобою, а мы остаёмся с тобой,

На самых тяжёлых работах во имя Крутого Бабла;

Я век проходил в идиотах; ты медленно рядышком шла.

Меняя своё на чужое, чужое опять на своё,

Мы вышли вдвоём из запоя… Почти не осталось её.

Щекой прижимаясь к отчизне, в себе проклиная раба,

Мы жили при социализме, а это такая судьба,

Когда ежедневную лажу гурьбой повсеместно творят…

И делают то, что прикажут, и действуют так, как велят.

Летят перелётные птицы по небу во множество стран,

Но мы не привыкли стремиться за ними… ты помнишь, как нам

Не часто решать дозволялось, в какие лететь е…я?

Почти ничего не осталось от той, что любила меня.

Все трещины, впадины, ямки: рельеф обнажённого дна;

Прощание пьяной славянки; родная моя сторона;

Простые, но важные вещи – как воздух, как гемоглобин.

Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим.

Где рухнула первооснова, там нет никого, ничего:

Мы не полюбили чужого, но отдали часть своего.

Уверенно, гордо, красиво – не знаю, какого рожна:

«Таков нарратив позитива», – сказала, прощаясь, она.

Быть может, лишь самая малость – и кончится это кино:

Унылый столичный артхаус, типичное, в общем, говно,

Но нам от него не укрыться в осенней дали голубой,

Летят перелётные птицы, а мы остаёмся с тобой.

«Заболев, я думал о коте…»

  Заболев, я думал о коте:

  С кем он будет, ежели умру?

  О его кошачьей доброте,

  Красоте; и прочую муру

Думал я и