Вот на них какая особенность: на них были уже зенитные пулемёты крупнокалиберные, 12,7 мм, а на наших – нет. Наши танкисты в стрельбе по воздушным целям не тренировались и не отрабатывали это упражнение, потому что не было такого на наших танках. А с Америки ещё три самоходные установки зенитные прибыли, и четыре спаренных: тоже зенитных. И нас обучали – и танкистом, и на этих – зенитчиком.

Да. Так что мы – «многостаночники» были. По окончании (мы там четыре или шесть месяцев находились) направили на 1-й Белорусский фронт. Там в Латвии, в направлении на Ригу, в общем, там наш 3-й Сталинградский гвардейский механизированный корпус, генерал-лейтенант Обухов командовал. Вот туда прибыли, там уже бои очень такие интенсивные не были… но одна дивизия танковая эсэсовская была против нашего корпуса. Я там в бою участвовал. И меня ранило там в бедро.

– Какая у вас воинская специальность была?

– Я командиром танка был. Мне не было ещё практически даже 18 лет. А экипаж состоял, значит: 1921 года рождения, 1922 года, и даже заряжающий был старше моего отца на семь лет – 1898 года! Он воевал и в Первую мировую войну. И он мне говорил: «Товарищ командир, вы меня очень не гоняйте: я всё знаю, как нужно делать». У него пятеро детей было, и он за мной просто вот… ухаживал.

Ночью, зимой, когда в Наро-Фоминске он был дневальным и отапливал там печку – взял мои портянки, постирал как-то, посушил. Я утром смотрю: портянки мои! Я ему говорю: «Вы постирали?» – «Да. Я хотел за вами поухаживать, вы такой молодой»…

Жалел, в общем, он меня, конечно. Грузили боеприпасы, снаряды для танков – и он надорвался, его списали, уволили. Ему сколько тогда, в 44-м году… считайте… было ему 46 лет!

Ещё такие были солдаты… Но они в основном, конечно, хозяйственные работы исполняли в полках, дивизии. Как бы «на второй линии» они обычно служили. Да, в боевых действиях не участвовали.

Ну, вот, и в одной атаке, значит, танк шёл слева мой… слева от батальона… и поле такое, трава… И механик-водитель не заметил: воронка от взрыва. И он танк развернул и подставил бок. А это – ни в коем случае, это самое уязвимое место! И немецкий наводчик, артиллерист, выстрелил. Но снаряд – болванка… слышали такой? Без взрывчатки. Да, не взрывается. Это не осколочно-фугасный. Этот снаряд – хорошо, вдоль танка укреплены ящики там, цепи, лопаты… И снаряд попал в это всё касательно – и погасил свою ударную силу. Если бы прямо в борт ударил, то с внутренней стороны так называемый осколочный поток бы весь экипаж поразил. А тут – удар, а вдоль бортов внутри – карманы! Там два ряда карманов, в них – гранаты Ф-1. Двадцать штук с правого борта. Что там оторвало… и ЗИПы ниже, тоже в карманах. Там ключи… кроме того – детали… и, видно, от удара их из этих карманов вырвало – и мне разнесло вот это бедро. Комбинезон прорвало…

Остановились, меня из танка извлекли. А медсанбат – за рекой, а через неё переправа шла, наступление же было, небольшое хотя, но подавали боеприпасы, топливо – и никого не пропускали. Капитан, хирург – она пошла туда и говорит, что вот, мол, у меня раненый, нужно… и всё такое, иначе у него гангрена будет. А там генерал стоял, он говорит: «Примите любые меры, но не можем мы сейчас. Нужны боеприпасы: и нам, и соседнему фронту, там тоже боевые действия». И меня не под местным, не под общим наркозом – живьём зашивали!

Вы представляете, что это такое? Значит, она мне – эта хирург, женщина, капитан – налила спирта. А я никогда не пил. Свернула такой жгут, сделала, тряпку в зубы… Я – сжал, иначе я мог себе ещё челюсть сломать. Я выпил – и две девушки, санинструкторы, здоровые такие – одна насела на меня, на ноги, и – держали. И она меня, хирург, так зашивала.

Я не знаю, было холодно… я замёрз было (а они раздели догола меня, чтобы я замёрз). После того как она мне это всё закончила, так с меня пар просто шёл. Но я ничего не чувствовал, хоть и боль, конечно. Вот когда с этой стороны мне… а когда с рваной стороны игла идёт, это – я не знаю!

В училище

Вот сколько нашим медикам рассказывал – они говорят: «Это просто невозможно». Я говорю: «Ну, молодой был, выдержал».

Так она зашила меня и говорит: «Молодец, гвардеец, выдержал. Долго будешь жить». Вот после этого мне уже в танк нельзя было залазить, потому что меня не положили в медсанбат, ничего. И я неделю так командовал зенитной этой установкой, насколько её знал. И всё: я – около штаба, штаб корпуса прикрывал от воздушного налёта. Хоть ни разу налёта и не было, но всё равно.

После окончания войны нашу роту отправили в Москву. Там был склад запасных частей для американской техники. И когда Парад Победы – там не хватило личного состава. Но не те, которые в пешем строю или в танках – а просто в буксиры артиллерийских систем. Идут для массы в кузове. Ну, мы сидели… одели нас в комбинезоны. Так что я в параде поучаствовал, увидел всех наших там руководителей. После того как кончилось это всё (парад, это 24 июня же было), корпус перебросили на Дальний Восток: Забайкальский фронт.

– Очень интересно. Всё же в деталях скрывается, поэтому подробно рассказывайте.

– Эшелоны с корпусом: танки были, бронетранспортёры… проходили через Московский железнодорожный узел. Вот то, что мы отгрузили в вагон – этот вагон прицепили, мы тоже сели. На Урале получили мотоциклы новые уже, М-72, по-моему, для разведбатальона. Были «Харлеи» английские (так в тексте. – Прим. ред.), они все уже были разваленные почти, всю войну прошли. Эти мотоциклы получили, тоже их загрузили. И мы проследовали до границы с Китаем. Хайларский, так называемый… Хайларское направление. Мы называли – 1-й Забайкальский фронт.

Значит, там я был переведён в 1-й гвардейский мотоциклетный батальон, это разведбат был. И сразу меня через границу послали в