Я рекомендовал обратиться к Ф. Н. Плевако, которому нет равного, особенно по такого рода делу.

— Слыхал я про господина Плевако много и думаю, что надо поехать к нему.

Поехал и пригласил.

Между тем Холева уже «звонил» о сенсационном деле, и даже была заметка в какой-то газете, что Холева под руководством известного врача изучает вопрос об отравлении, так как он, Холева, не согласен с выводом провинциального эксперта. Приглашение Плевако и его предстоявшее выступление само по себе представляло большой интерес, а Холева говорил:

— Я и Плевако защищаем!

От Федора Никифоровича я получил любезное письмо по поводу предстоящей зашиты. Он писал, что приедет за два дня до заседания, просил меня собрать некоторые справки по делу и выразил надежду, что я не оставлю его «в чужом городе без покровительства».

Холева приехал в Ростов задолго до слушания дела. Красавец привез невиданные в Ростове туалеты. Местные франты пали духом, глядя на пальто, шляпы, костюмы и обувь Холевы. Дамы таяли!

Был он у меня. Познакомились. Милый, ласковый, сердечный. Волновался по поводу предстоящей защиты. Привез с собой стенографистку. О приезде его в Ростов извещены были петербургские газеты, с местным репортером имел интервью. Шумел! Волновало его участие в деле Плевако.

— Я ему, — сказал он, — написал много интересного по делу, но не получил ответа.

Ежедневно Холева ездил в тюрьму к Сашеньке, подолгу разговаривал с нею. Осмотрел для чего-то квартиру Максименко, записывал разные мелочи, подолгу разговаривал с нелепой мамашей Сашеньки и с мрачными дядями Дубровиными. Работал, добросовестно готовясь к защите.

Получил телеграмму Плевако о приезде. Распорядился оставить для него хорошую комнату в «Гранд-отеле» (там жил и Холева) и поехал встретить великого русского оратора.

Узнать его нетрудно было. Заговорил он со мной с большим дружелюбием. Он умел очаровывать людей. Приехал в гостиницу, не отпускал меня. Был вечер. О деле Максименко ни слова. Интересовался жизнью города, судом местным, адвокатурой. Сказал ему, что защищает также Холева, что он приехал и живет в одной гостинице.

— Пойдемте к нему с визитом, — сказал Федор Никифорович. — Представьте меня, — с усмешечкой добавил он.

Вошли к Холеве в нумер. На видном месте стоял большой стол, заваленный несколькими объемистыми книгами, многими исписанными бумагами в хороших обложках с надписями «Экспертиза официальная», «Экспертиза частная», «Допрос 18 свидетелей таких-то», «Показания врачей» и еще, и еще.

Познакомились. Федор Никифорович открыл одну из книг (учебник химии), оглядел стол и обратился к Холеве:

— Все это вы будете говорить? Знаете, голубчик, хлеб необходим для нашего питания, но ежели человек съест пуд, то лопнет.

Посмеялись. Холева к нему:

— Когда мы условимся, как распределим защиту?

Плевако недоуменно посмотрел на Холеву:

— Да вы, дорогой мой, защищайте и защищайте, а уж я после вас кое-что доскажу.

Ушли мы.

— Красивый господин Холева, — сказал Федор Никифорович. — Погибли мы в глазах дам.

Ужинали мы вместе. Федор Никифорович много рассказывал о некоторых делах своих и как его «осаживали» иные председательствующие в провинциальных судах. Все, о чем он говорил, было интересно, остроумно и своеобразно. Назавтра мы условились приехать в тюрьму, повидать подзащитных.

Повез я Федора Никифоровича, показал ему город. Когда в тюрьме ввели к нам Максименко и Резникова, Федор Никифорович очень внимательно оглядел их, прежде чем заговорил с ними. Из первых ответов на малозначительные вопросы о том, как тяжело сидеть в тюрьме и знают ли они, что показывали свидетели, Федор Никифорович, видимо, уже понял, с кем имеет дело. Глупенькая мещаночка провинциального города и бедовый Резников, получивший уличное воспитание, не представляли загадки. Вдруг Федор Никифорович сказал:

— Удивляюсь, почему следователь не привлек за компанию вашу матушку? Ведь она не любила покойного и не скрывала этого, даже считала, что с вашим капиталом можно было выйти замуж за более интересного человека.

Сашенька и Резников встрепенулись. Она опустила глазки, ничего не сказала. Резников ответил довольно развязно:

— А кто его знает, почему он не привлек. Выдумал себе, что два соучастника, и ничего с ним нельзя было поделать. Прямо не слушал моего объяснения.

Вопрос Федора Никифоровича показал, что он дело обнял. Говорили, что Федор Никифорович будто не изучает дел, рассчитывает на свое вдохновение и даже часто выступает, вовсе не зная дела. Мне пришлось участвовать в делах с Федором Никифоровичем четыре раза, и я пришел к выводу, что этому великому защитнику и не надо было копаться в мелочах процесса. Он своим большим пониманием брал из дела главные явления и тогда открывал один уголок драмы, и блестящая защита поражала богатством языка, тонким исследованием события и глубоким знанием жизни.

— В тот день, — сказал нам Резников, — я не был в квартире Максименко, о чем следователь спрашивал свидетелей. На это обстоятельство я указал, а он мне ответил: «Я вас не обвиняю в непосредственном участии в отравлении. Да, вы не всыпали яда в чай собственноручно, но вы были “душой преступления”».

Федор Никифорович улыбался, слушая Резникова.

— Ну вот, мы познакомились, — сказал Федор Никифорович. — Присяжный поверенный Холева рассказал вам, конечно, как будет происходить суд. Меня вы не имеете о чем-либо спросить?

Сашенька молчала. Резников:

— Знаете, глубокочтимый Федор Никифорович, господин Холева не защитник, а купидон и порол здесь ахинею. Сидит по часу. Меня, конечно, не вызывал, у меня есть защитник, а Александра Ивановна говорит: «Ничего не понимаю, чего он хочет».

— Ну вот видите, — сказал Федор Никифорович, — выходит, что господин Холева объяснил как следует, а Александра Ивановна не могла понять. Значит, вина ее.

Резников почему-то весело засмеялся.

Увели подсудимых. Федор Никифорович определил Резникова как «безразличника». Такие люди способны сделать добро и совершить зло. Их именуют «славными малыми», их любят. Конечно, он мог бросить искру, но ведь это надо крепко доказать. Сашенька не способна убить человека, она добрая. Плохо проведено предварительное следствие. Странно, что Сашенька как-то безразлично относится к происходящему, к своему положению. Уверенность в исходе, так как «нет вины моей», или крайняя ограниченность?

В день суда Федор Никифорович обратил внимание на фамилии состава суда.

— Странно, — сказал он. — Не люблю я буквы Х, а тут посмотрите: председательствующий Хмельницкий, прокурор Хлодовский, член суда Тархов, почетный судья Халибов и секретарь Хандрин. Не к добру!

Поверенный гражданского истца[272], скромнейший и тишайший цивилист Леве, познакомившись с Плевако, почему-то высказал как бы сожаление о том, что не местные адвокаты защищают, а знаменитый Федор Никифорович, вследствие чего положение гражданского истца печальное. Должно быть, сконфузившись, бедный Леве наплел громоздкий комплимент.

Федор Никифорович записал в мою тетрадь: «Гражданский истец