Московцы, щадя товарищей, стреляли поверх голов и в лошадей. Но булыжники, доски, палки толпы делали свое дело. Конная гвардия отступила.

Убедившись в бесполезности кавалерийских атак, царь послал к московцам митрополита Серафима. С ним пошли митрополит Евгений и дьяконы. Но восставшие не слушали увещеваний и уговоров.

– Какой ты митрополит, – кричали солдаты Серафиму, – когда на двух неделях двум императорам присягнул! Ты изменник, дезертир! Не верим вам, подите прочь!

Каховский потребовал, чтобы священники ушли. Да они и сами торопились скрыться через щель в заборе строящегося Исаакиевского собора, увидев, что к московцам бегут вооруженные матросы.

– Чем вы нас порадуете? – спросили возвратившегося Серафима.

– Обругали и прочь послали, – ответил митрополит.

Вооруженные матросы, появившиеся на площади, были из Гвардейского экипажа. В узкой Галерной улице они опрокинули заслон павловцев и прорвались на площадь.

Когда московцы залпами отбивали атаки кавалерии, офицеры восставшего Гвардейского экипажа на дворе казарм строили своих матросов. Они услышали выстрелы, доносившиеся с площади.

– Ребята, что вы стоите? – закричал юный мичман Петр Бестужев. – Это ваших бьют!

А капитан-лейтенант Николай Бестужев, старший из пяти братьев, скомандовал:

– За мной! На площадь! Выручать своих!

«…Мы, – вспоминал художник Ф. Г. Солнцев, – встретили Николая Александровича Бестужева, он был в расстегнутом сюртуке, с одним эполетом, сабля наголо, при нем находился взвод экипажа гвардии… Они куда-то бежали». Ворвавшись на площадь, моряки встали «колонной к атаке» рядом с московцами.

К восставшим спешило еще подкрепление. С поручиком Сутгофом пришла рота лейб-гвардии Гренадерского полка. С поручиком Пановым еще чуть не тысяча лейб-гренадер. Они пробились штыками и присоединились к московцам.

К четырем часам дня на Сенатской площади собралось около трех тысяч восставших и около двенадцати тысяч правительственных войск.

День близился к концу. Становилось темнее. Ранние декабрьские сумерки спустились на город. Восставшие уже не ждали «диктатора» Трубецкого. Им было ясно, что он изменил. Посовещавшись, выбрали другого «диктатора» – Оболенского. Его любили солдаты. Совещались о плане дальнейших действий. Три тысячи и двенадцать… Поджидали измайловцев, надеялись на финляндцев. С наступлением темноты могли присоединиться и другие полки. Александр Бестужев впоследствии писал, что ждал только измайловцев, чтобы возглавить атаку, план которой уже сложился у него в голове.

А в это время кавалерия по приказу царя не раз ходила в атаку. И ничего не добилась. Да и не слишком рвалась в бой. Щадила своих.

Николай раздумывал: пустить в дело пехоту? Да и она ненадежна. Пушки, картечь – вот что сломит бунтовщиков.

Царь отдал приказ. К мятежному каре с последним предупреждением поскакал командующий гвардейской артиллерией генерал Сухозанет.

– Изменники! – кричал он. – Сдавайтесь! Молите о помиловании! А то будем стрелять картечью!

Ему ответили выстрелами, и он ускакал.

Узнав, что в ход пойдет картечь, Пущин стал уговаривать народ разойтись.

– Никуда не пойдем! – закричали из толпы. – Умрем вместе с вами!

Царь лично наблюдал за действиями артиллерии. И сам скомандовал:

– Пальба орудиями по порядку, правый фланг, начинай, первая!

Выстрела не последовало.

К стоящему у пушки солдату-артиллеристу подскочил офицер:

– Почему не выстрелил?!

– Свои, ваше благородие… – сказал солдат.

Офицер выхватил пальник.

Над головами восставших засвистела картечь…

На первый выстрел мятежники ответили дружным «ура!» и ружейными залпами. Но картечь, посылаемая почти в упор, косила всех без пощады. Восставшие стали отступать, но не хотели сдаваться. Вильгельм Кюхельбекер пытался вести матросов в штыковую атаку на орудия, но картечь остановила… Николай и Александр Бестужевы собрали часть моряков в Галерной улице, чтобы в случае кавалерийской атаки прикрыть отступление товарищей, но Николай приказал перебросить орудия к Медному всаднику и бить по Неве и вдоль Галерной. Картечь сметала все…

Московцы отступали мужественно, без паники. По команде Михаила Бестужева они спустились на невский лед и строились в колонну, чтобы идти по Неве до Петропавловской крепости, захватить ее, сделать базой и оплотом восстания. Там могли укрыться и другие восставшие и начать переговоры с царем, наведя пушки крепости на Зимний дворец. Так планировал Михаил Бестужев. «Я уже успел выстроить три взвода, – вспоминал он позднее, – как завизжало ядро, ударившись о лед и прыгая рикошетом вдоль реки. Я обратился назад, чтобы посмотреть, откуда палят, и по дыму орудий увидел батарею, поставленную около середины Исаакиевского моста. Я продолжал строить колонну, хотя ядра вырывали из нее то справа, то слева». Ядра пробили лед, солдаты стали тонуть…

Восстание было разгромлено.

На Сенатской площади и на льду Невы остались сотни убитых. Живых ловили. Эскадроны кавалерии прочесывали улицу за улицей. По приказу полиции ворота и двери домов заперли, городские заставы перекрыли. Семьсот солдат, захваченных на улицах, под усиленным конвоем отправили в Петропавловскую крепость. Охота за мятежниками продолжалась до поздней ночи.

В ночь с 14 на 15 декабря Петербург имел вид захваченного неприятелем города. На Сенатской площади расположилась лагерем конная гвардия. Вход в Гороховую охраняли два батальона Егерского полка и четыре эскадрона кавалергардов. В Малой Миллионной, Большой Миллионной, у казарм Преображенского полка на Зимней канавке и на Дворцовой набережной у Эрмитажного театра стояли пикеты егерей. Возле Зимнего дворца на набережной Невы установили две батареи – четырехпушечную и восьмипушечную. Парадный подъезд с набережной охранял батальон измайловцев, рядом расположились два эскадрона кавалергардов. На Дворцовой площади находился Преображенский полк и при нем четыре пушки. Во дворе Зимнего стояли гвардейский саперный батальон и первая гренадерская рота Преображенского полка…

«В 7 часов я отправился домой, – рассказывает столичный житель, – и вот необычайное в С.-Петербурге зрелище: у всех выходов дворца стоят пикеты, у всякого пикета ходят два часовых, ружья в пирамидах, солдаты греются вокруг горящих костров, ночь, огни, дым, говор проходящих, оклики часовых, пушки, обращенные жерлами во все выходящие от дворца улицы, кордонные цепи, патрули, ряды копий казацких, отражение огней в обнаженных мечах кавалергардов и треск горящих дров, все это было наяву в столице…»

Николай боялся продолжения восстания.

Но продолжать было некому. Уже вечером 14 декабря в Зимний дворец, из которого, по выражению Николая Бестужева,