и делаю, потому что в дни преподавания я так измотан к ночи, что сплю как одурманенный. Я не умею беречь нервную энергию; я расходую ее с избытком. Однако я не несчастен. Мне кажется, я многому учусь, хотя и не пишу. То время, которое у меня есть, я обычно провожу в театре, или в библиотеке, или на природе. Когда я заканчиваю проверять работы и писать свои комментарии на обратной стороне, у меня нет настроения писать что-то свое. Нельзя служить двум господам; я решил служить одному, и я должен довести это до конца. В дальнейшем, полагаю, я смогу выполнять свою работу быстрее – пока же я напрягаю свою пресвитерианскую совесть, и, как мне кажется, делаю это слишком часто.
Рубашки и носки еще не пришли; надеюсь, я скоро их получу – я хожу в лохмотьях. Ещё мне нужно купить костюм. Этот уже начинает развеваться на ветру. Я получил телеграмму Мейбл. Мне жаль, что она не может приехать сейчас. Я надеялся увидеть ее. Однако чуть позже погода станет мягче. Мои запоздалые прогнозы относительно весны оказались ложными: первого апреля здесь выпал сильный снег. Теперь я верю, что весна здесь надолго. Сегодня прекрасный, голубой, весенний день без ветра. С момента приезда сюда я сбросил десять или пятнадцать фунтов, но в Кембридже я растолстел и обленился. Постараюсь удержать то, что осталось.
Я живу сентябрем, когда попытаюсь получить остаток жалованья и уехать в Англию. Я должен получить зарплату за шесть месяцев, начиная с 1 сентября. Возможно, мне удастся уложиться в семь или восемь сотен долларов. Я буду плыть третьим классом, под парусом, быстроходное судно делает это за пять дней, и я могу задержать дыхание на такое время. Я отправлюсь на юг Англии, где, как мне сказали, очень красиво, и поселюсь в какой-нибудь деревушке; в одном из старых трактиров, где можно купить хороший английский эль и пиво. Это будет дешево; возможно, сорок или пятьдесят долларов в месяц. Я смогу писать там два месяца – вдали от всего мира, который я знаю. Где угодно, где угодно – вне этого мира.
Какой большой, какой золотой кажется эта маленькая сумма денег. Но, как же она ничтожно мала. И как много богатств, полученных нечестным путем, обманом и слепой удачей. В воскресной школе нам говорят: будьте трудолюбивы, экономны и стабильны – и вы разбогатеете. Это неправда. В мире полно бухгалтеров, которые обладают всеми этими качествами; они работают в два раза больше, чем их работодатели. Они умрут в бухгалтерской постели и попадут в бухгалтерский рай или ад, где нет интересных людей.
Золотые годы моей жизни проносятся мимо на незаметных ногах в сумерках; в темноте остается след, колокол бьет двенадцать, и летящий год уходит. Моя жизнь – как вода, прошедшая мельницу; она не вращает колесо. И все, частью чего я себя считал, проносится мимо, как нарисованная картина. Великая пьеса еще не написана; великий роман бьется тщетными руками о порталы моего мозга. Гордый глупец! Я наелся лотоса и слишком глубоко погрузился в сон; мир вцепился в меня своими длинными пальцами и должен получить свою плату, но нет времени! Если бы у меня была сотня лет, я мог бы осуществить свою мечту. Но я не проживу так долго; и разве моя пыль будет вкуснее, чем у торговца, когда черви набросятся на меня?
В конце месяца мне пришлось обратиться к вам за помощью – в этом месяце я постараюсь лучше. Пожалуйста, следите за своим здоровьем; не переутомляйтесь.
Шлю вам всем привет.
Том
Джорджу Уоллесу
Отель «Альберт», Нью-Йорк
Пятница, 11 апреля 1924 года
Мой дорогой Джордж:
Посылаю тебе свое стихотворение. В нем, как ты понимаешь, весь вкус романтического ирониста. Если ты передашь его девушке из Нового Орлеана [попытки установить личность «девушки из Нового Орлеана» не увенчались успехом] с моими комплиментами и подождешь, пока она прочтет его, отметив свои комментарии и реакцию, я обещаю угостить тебя конской шеей у Стива Боззанетти.
И, поверьте, Джордж, – с новыми заверениями в почтении и уважении, и все такое прочее, – я
2024 ГОД НАШЕЙ ЭРЫ
Пусть бьют барабаны мира,
И трубы земли пусть трубят.
Но под грохот весь,
Я буду молчать, мне будет все равно.
И не шелохнусь, если ты не придешь, моя милая,
С сиренью или розой в волосах.
Дважды в боли, трижды, и еще,
Земля может быть пробита насквозь,
Моя статуя может ожить и уйти
Со своего места на аллее.
Я не буду знать, мне все равно!
Но я узнаю, если вы
Всколыхнете травы надо мной
Пернатым, воздушным шагом,
Пройдете с шелестом душистого шёлка
Над моей земной постелью;
И одна из моих костей встанет,
Чтобы показать вам, что я не умер.
(Остальные отсутствуют)
Знаешь, что это значит, сынок?
Джулии Элизабет Вулф [*]
Отель «Альберт»
11-я улица и Университетская площадь
Нью-Йорк
Понедельник, 21 апреля 1924 года
Дорогая мамочка!
Пишу в спешке и потому кратко. Спасибо за новости о Кохе. Вчера я ему позвонил, а сегодня мы с ним завтракали. Он хочет включить одну из моих старых одноактных каролинских пьес «Возвращение Бака Гэвина» в свой сборник. Эту пьесу я написал наспех, за три часа, мне тогда было восемнадцать лет. Признаться, мне не очень хочется публиковать ее под своим именем. Но поживем увидим.
Огорчен твоим упреком, что я стыжусь моей родины, но что хорошего сделала для меня Северная Каролина? В нашей стране вообще сейчас нет места для тех, кто интересуется чем-то, кроме членства в привилегированных клубах (львов, ротарианцев, толкачей), спекуляции недвижимостью, угодничества перед сильными мира сего, хороших шоссе, новых заводов, словом, всего того, что они именуют «Прогресс, Прогресс и еще раз Прогресс». Но истинный Прогресс это понятие духовного свойства, и вечна лишь Красота, созидаемая художником. Что же касается Северной Каролины, ей наплевать на таких, как я.
Северная Каролина сейчас нуждается не в самообожании («ах, мы все замечательнейшие люди из лучшего в стране штата!»), а в честной критике. Художник, не желающий выслушивать честную критику в адрес его произведений, немногого стоит. А чего стоит такой штат?
Я люблю Северную Каролину как никакое другое место на земле. Но что делает она, чтобы поддержать меня, мой дух и разум? На прошлой неделе я видел пьесы, авторами которых были англичанин, немец, итальянец, американец. Это мировая культура. Я не влюблен в Нью-Йорк, но я влюблен в театр. Это, надеюсь, объясняет все остальное.
В Северной Каролине
