«Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать Царю (человеку благовоспитанному и честному), и Царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге… Что ни говори, – подытоживал он свои размышления в дневнике, – мудрено быть самодержавным».

В сонете «Поэту» (1830) Пушкин уподобляет «любимца муз» царю и предлагает свое видение земной роли и места небесного избранника.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Если эти пушкинские строки переложить с поэтического языка на язык политико-прозаический, то, по сути дела, получится формула, содержащая все главные постулаты верховной власти в том виде, как их понимали и формулировали светские теоретики русской монархии в XIX и XX веках.

Оставаясь человеком свободной мысли, Пушкин не был, да и не мог стать человеком, которому можно было что-то навязать, которому можно было «предписать творческое направление». Отдавая должное нравственным качествам самого Николая I, он сам никогда не стал бы царедворцем, какие бы блага земные подобное приспешничество ни сулило.

Нет, я не льстец, когда Царю

Хвалу свободную слагаю…

Из-за выгоды, корысти или удобства Пушкин никогда не смог бы стать ни придворным «шаркуном», ни сервильным «славословом». Он готов был служить, а по своему самосознанию действительно служил России-Империи и тому высшему государственному принципу, который фокусировал в себе Император, которого Пушкин в одном из своих последних произведений называл «суровым и могучим». В пушкинской системе мировосприятия – это высокая оценка.

Когда вставал вопрос о государственных принципах и о государственно-национальных ценностях, то здесь для Пушкина не было никаких компромиссов. Во всех таких случаях он – «державник» и «певец имперства». Пушкин ярок и откровенен в своей отповеди западным странам, их лицемерной политике по отношению к России.

Но вы, мутители палат,

Легкоязычные витии,

Вы, черни бедственный набат,

Клеветники, враги России!

Стихотворения 1831 года «Перед гробницею святой», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» поэтически отразили не только понимание Поэтом политической ситуации момента, смысл антирусской риторики, овладевшей умами политических «витий» во Франции и в Англии. Выражение «черни бедственный набат» – приговор порочности и фальши идеи буржуазного «парламентаризма» в том виде, как она реализовывалась на практике. Пушкин не хотел подобной участи для России. Тут Поэт и Царь – единомышленники.

Вряд ли можно говорить о «родстве душ» Самодержца и Поэта, но в том, что в их взглядах на мир и на человека куда больше общего, чем различий, – трудно усомниться[102].

Тема об отношениях Императора и Пушкина чрезвычайно занимала всегда пушкиноведов и историков всех времен, но интерпретировалась она по большей части весьма односторонне и превратно. Пушкин представал всегда чуть ли не как закованный в кандалы гений. Николай же Павлович изображался мелким и злобным тираном, только и думавшим о том, как бы погубить творца оды «Вольность».

Некоторые знатоки (П. Е. Щеголев)[103] в пылу антимонархического угара, стараясь доказать «развратный характер» Николая I, не стеснялись намекать на интимную близость Царя и жены Пушкина Натальи Николаевны (урожденная Гончарова, во втором браке Ланская; 1812–1863). Подобная мифическая «связь» якобы и стала главной причиной дуэли и смерти Поэта. Данные намеки не только совершенно бездоказательны, но и, скажем прямо, омерзительны.

Об отношениях Царя и Поэта нагромождено огромное количество тенденциозной лжи, которая никак не корреспондируется с творческим наследием Поэта. Как выразился поэт В. Ф. Ходасевич (1886–1939), «Пушкин без творчества – живой труп».

Если же отделить Пушкина, его тексты, от опусов пушкинистов, то, как уже говорилось, в них невозможно найти того, что привиделось идеологически обеспокоенным биографам. Там нет неуважения к Царю, неуважения и к человеку, и к правителю. Это же искренне нравственное чувство отличало и отношение Императора к Поэту.

Пушкин, не умевший лгать и лицемерить, никогда не говорил и не писал того, что не отвечало правде сердца. Потому так важны его простые, ясные и искренние слова относительно Николая Павловича. В ноябре 1829 года он признавался главе Третьего отделения графу А. Х. Бенкендорфу (граф с 1832 года): «Я бы предпочел подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова».

Известный общественный деятель и мыслитель П. Б. Струве (1870–1944), специально рассматривавший данный сюжет, заключил: «Николай I к доступному ему духовному миру поэта и его душевным переживаниям относился – со своей точки зрения – внимательно и даже любовно. Клеветнически-дурацким инсинуациям об отношении Николая I к Пушкину необходимо противопоставить это единственное соответствующее исторической действительности и исторической справедливости понимание их отношений».

Эти отношения были непростыми, не лишенными сложностей, но они неизменно оставались взаимно уважительными, а порой и трогательными. Возникли личные отношения между Самодержцем и Поэтом в первый год царствования Николая Павловича.

На закате эпохи Александра I Пушкин превратился чуть ли не в изгоя; он сам писал о себе: «Я – вне закона». Сначала отправленный из Петербурга «служить» на юг, он осенью 1824 года за свои «непозволительные» стихи был выслан в имение родителей Михайловское Псковской губернии. Его призывы и просьбы разрешить вернуться из «постылого Михайловского», хлопоты петербургских друзей никаких результатов не приносили.

Воцарение Императора Николая I сулило избавление из затянувшегося плена. Однако декабрьский мятеж создал новые препятствия. Пушкин был лично знаком со многими лидерами мятежа, а некоторые относились к числу его друзей.

Не чувствуя за собой никакой политической вины, Пушкин не считал подобные обстоятельства существенными. Он хотел вернуться, просил друзей «похлопотать». В апреле 1826 года он получил письмо от В. А. Жуковского, в котором тот совсем не разделял радужных надежд, и просил друга-изгнанника не спешить и быть «осторожным»: «Всего благоразумнее для тебя